Миры и Судьбы. Книга первая
Шрифт:
– Мама, ну как Вы не понимаете, это мой долг!
Поздно ночью, когда Нина с дочерью уснули, а Ольга все еще сидела за столом в углу комнаты, у нее за спиной раздался знакомый и давно ею не слышанный шорох крыльев. Ольга обернулась:
– Ну как мне убедить неразумную девчонку? – не тратя времени на приветствие, спросила Ольга у Ангела.
– Да никак ты ее не переубедишь,
– И это все? Это весь совет, который ты можешь дать?!
– Да, это все …
– Зачем ей ехать куда-то? Без нее найдется, кому воевать! Да и война вот-вот закончится! – продолжала настаивать Ольга.
– Нет, эта война будет долгой и страшной, и каждому суждено пройти свой путь …
– А как же Людвиг … а Лёнечка? Живы ли? Выживут?
– Живы. Жди …
Ангел исчез так же быстро и незаметно, как и появился …
Так и не сомкнувшая глаз Ольга, ранним утром разбудила Нину:
– Вставай, доченька, тебе пора собираться.
Нина, ожидавшая очередных упреков и крика, недоуменно распахнула глаза:
– Вы ведь сбережете для нас Анечку? Присмотрите за ней?
– Конечно, присмотрю и сберегу. Иди с Богом и не беспокойся о нас.
Ольга поцеловала Нину в лоб, перекрестила, и, уже спустя полчаса, молодая женщина вышла из дома и направилась в сторону военкомата.
Она шла по тенистой улице, пронизанной утренним сентябрьским солнцем, и сердце ее сжималось, словно чувствуя, что видит она все это в последний раз: и улицу, и дом, и Ольгу, и свою дочь …
11 октября в Волноваху вошли захватчики, и город на долгих два года оказался в оккупации.
***
Два года оккупации Ольга прожила, спрятав глубоко в себя и страх и боль. Она все так же работала в столовой, которая давала и ей и ее маленькой внучке возможность элементарно выжить.
В сентябре, ровно через две недели после того, как Анечке исполнилось три года, Волноваху освободили советские войска.
Ольга с внучкой выходили на улицу и всматривались в лица проходящих мимо солдат … а вдруг? Но чуда не
***
… Ольга стояла спиной к двери и уговаривала Анечку съесть еще немного кашки. Девочка капризничала и пыталась увернуться от ложки.
– Давай, еще две ложечки и пойдем гулять, – Ольга увидела, что внучка испуганно смотрит ей за спину и услышала два голоса, слившихся воедино:
– Мама …
– Оленька …
Ольга медленно, словно боясь поверить своим ушам, обернулась.
В дверном проеме стояли двое мужчин, ради которых она согласилась бы вынести все муки ада, которых любила больше жизни.
Ее муж и ее сын …
Так же молча, не в силах выдавить из себя ни слова, Ольга стала медленно сползать на пол …
Она пришла в себя от того, что ей брызгали в лицо водой и легонько трепали по щекам … словно издалека доносились слова:
– Оленька, моя панна, мое кохання, моя квитка …
Одной рукой она обняла мужа:
– Людвиг, как же долго тебя не было.
Седой, но все еще стройный и крепкий мужчина поднес к губам ее руку:
– Тринадцать лет …
Вторая рука обвила шею сына:
– Лёнечка, как же ты возмужал, мой мальчик.
Леонтий целовал пальцы маминой руки …
***
Уже потом, через пролетевшие, как мгновенье, пять дней, Ольга много раз прокручивала в голове рассказы мужа и сына …
***
… Через полгода отсидки в Крестах, Людвига отправили на лесоповал в далёкий Минусинск.
В приговоре отдельной строкой было указано: без права переписки. Он никак не мог сообщить родным, что жив.
Однажды Людвиг все же попытался передать весточку жене, написав несколько строк на клочке бумаги, указал адрес и выбросил на перрон какого-то города, в надежде, что его письмо все же найдут и доставят по адресу. Но кто будет поднимать с земли грязные клочки, а потом рисковать собой и близкими отправляя их адресатам … таких писем-надежд валялось видимо-невидимо вдоль всего пути в Сибирь.
Конец ознакомительного фрагмента.