Миры Роберта Хайнлайна. Книга 2
Шрифт:
— Таковым оно и будет.
Бестелесный голос вновь обратился к нам: — Хотите ли вы оба добавить что-либо в свою защиту?
Я вспомнил их слова о примитивном состоянии нашей науки и хотел возразить, сказать, что всего за два века мы прошли путь от мускульной энергии до атомной, но испугался, что этот факт, наоборот, может быть использован против нас.
— Крошка, ты ничего не хочешь сказать? Резко шагнув вперед, она выкрикнула:
— А то, что Кип спас Мэмми, не считается?
— Нет, — ответил холодный голос, — это несущественно.
— А должно было бы быть существенным! — Она снова плакала. —
Я дернул ее за руку. Содрогаясь от рыданий, Крошка уткнулась мне головой в плечо и прошептала:
— Прости меня, Кип. Я не хотела. Я все испортила.
— Не расстраивайся, малыш. И так уже все было ясно.
— Имеете ли вы сказать что-нибудь еще? — безжалостно продолжал голос.
Я обвел глазами зал. «…и горделивые дворцы и храмы, и даже весь — о да, весь шар земной».
— Только одно, — сказал я яростно. — И не в свою защиту. Вы ведь не нуждаетесь в нашей защите и в наших оправданиях. Черт с вами, забирайте нашу звезду, вы ведь на это способны. На здоровье! Мы сделаем себе новую звезду, сами! А потом, в один прекрасный день, вернемся в ваш мир и загоним вас в угол, всех до одного!
— Здорово, Кип, так их!
Мои слова не вызвали криков возмущения, и в наступившей тишине я вдруг почувствовал себя ребенком, совершившим бестактный поступок в присутствии взрослых гостей. Но отказываться от своих слов я не собирался. Нет, я не думал, конечно, что мы сможем сделать это. Не доросли еще. Но попытаемся, уж наверняка. «Умереть сражаясь» — самое гордое свойство человека.
— Весьма вероятно, что так и будет, — сказал наконец голос. — Вы закончили?
— Да, закончил.
Со всеми нами было покончено.
— Кто-нибудь заступится за них? Люди, знаете ли вы расу, согласную заступиться за вас?
Кого мы знаем, кроме самих себя? Собак разве что? Собаки, может, и заступятся.
— Я буду говорить!
— Мэмми! — встрепенулась Крошка.
Неожиданно она очутилась прямо перед нами. Крошка рванулась к ней, но налетела на невидимый барьер. Я взял ее за руку.
— Спокойно, малыш. Это лишь стереоизображение.
— Милорды-собратья… Вы богаты мудростью многих планет и сокровищницами знаний. Но я знаю их самих. Да, действительно, они преисполнены буйства, особенно младшая, но не более, чем это естественно для их возраста. Можем ли мы ожидать проявлений зрелой выдержанности от расы, которой предстоит умереть в столь раннем детстве? И разве не свойственно насилие нам самим? Разве не обрекли мы сегодня на смерть миллиарды живых существ? И может ли выжить раса, лишенная стремления к борьбе? Да, правда, что эти существа зачастую намного более агрессивны, чем было бы необходимо и разумно. Но, собратья, они совсем еще дети! Дайте же им время повзрослеть.
— Именно этого и следует бояться, что они вырастут и поймут слишком много, слишком многому научатся. Ваша раса всегда была сверхчувствительной, сантименты мешают вам проявить объективность.
— Неправда! Мы сострадательны, но отнюдь не глупы. И вы знаете не хуже меня, сколько крайних решений было принято на основании моих показаний. Их было так много, что мне больно о них вспоминать. Но я и впредь не уклоняюсь от выполнения долга. Если ветвь больна неизлечимо, она должна быть отсечена. Мы не сентиментальны, мы — лучшие сторожа,
— Вы кончили?
— Я считаю, что им надо дать шанс! Изображение Мэмми исчезло. Снова раздался голос:
— Кто-нибудь еще?
— Да!
Там, где только что стояла Мэмми, выросла большая зеленая обезьяна. Смерив нас взглядом, она неожиданно сделала сальто-мортале и продолжала смотреть, просунув голову между ног.
— Я не друг им, но я люблю «справедливость», чем и отличаюсь от некоторых моих коллег в Совете. — Она несколько раз перекувырнулась через голову. — И, как заметила только что наша сестра, земляне очень молоды. Младенцы моей благородной расы кусают и царапают друг друга, некоторые даже умирают от этого. Я сама когда-то так вела себя. — Она подпрыгнула, приземлилась на руки и перевернулась. — Но осмелится ли кто-нибудь утверждать, что я не цивилизованное существо? — Она замерла и продолжала рассматривать нас, почесываясь. — Да, это жестокие дикари, и я не понимаю, как они могут кому-нибудь нравиться, но я считаю, что нужно дать им шанс!
Обезьяна исчезла.
— Хотите ли вы добавить что-либо, прежде чем будет вынесен вердикт? — спросил голос.
Я уже открыл рот, чтобы сказать: «Нет, кончайте скорее», как Крошка зашептала мне на ухо. Я кивнул и заговорил:
— Господин Председатель, если вердикт будет вынесен против нас, могли бы вы попридержать своих палачей, пока мы не вернемся домой? Мы знаем, что вы можете доставить нас на Землю за несколько минут.
Голос ответил не сразу.
— Зачем вам это? Ведь я объяснил уже, что судят не вас лично. Была договоренность, что вам двоим в любом случае сохранят жизнь.
— Мы знаем. Но предпочитаем разделить судьбу всех людей, оставшихся на Земле.
— Хорошо.
— Достаточно ли фактов для принятия решения?
— Каково же решение?
— Человечество будет рассмотрено вновь дюжину полураспадов радия спустя. Но пока это человечество может погубить себя само. Против этой опасности ему будет оказана помощь. В течение испытательного срока за ним будет пристально следить Мать-Хранительница, — голос прочирикал веганское имя Мэмми, — участковый инспектор этого района, которому вменяется в обязанность немедленно информировать Совет о любых зловещих симптомах. Пока же мы желаем человечеству успеха в его долгом пути к вершинам цивилизации. Образцы надлежит возвратить в то пространство-время, откуда они прибыли.
12
Я счел, что сажать корабль в Нью-Джерси, не известив заранее военные власти, неразумно. Вокруг города много важных объектов, нас могут обстрелять чем угодно, вплоть до ракет с ядерными зарядами, если засекут. Но Мэмми лишь чирикнула:
— Я думаю, что все обойдется.
Действительно, обошлось, никто нас не заметил. Она высадила нас на окраине, распрощалась и исчезла. Закона, воспрещающего ночные прогулки в скафандрах, да еще с тряпичной куклой в руках, не существует, но зрелище это все равно непривычное, поэтому первый же полицейский патруль доставил нас в участок. Дежурный позвонил Крошкиному отцу, и через двадцать минут мы уже сидели в его кабинете, пили какао и разговаривали.