Миры Роберта Хайнлайна. Книга 2
Шрифт:
— Понимаешь ли, милый, добрый Кип, их звезда останется здесь.
— Ох, — это было все, что я смог сказать.
Крошка побелела. Звезды — источник жизни, планеты лишь несут ее на себе; заберите Солнце, и планета начнет охлаждаться, пока не остынет совсем.
Через некоторое время замерзнет даже воздух. Сколько останется дней или часов, пока температура не достигнет абсолютного нуля? Я задрожал, по коже поползли мурашки. Даже Плутон покажется раем…
— Мэмми, а сколько потребуется времени, чтобы сделать это?
Меня охватило чувство вины, я должен был заступиться
— Это уже сделано, — пропела она все так же траурно.
— Что?
— Агент, уполномоченный привести приговор в исполнение, ожидал сигнала… Он услышал приговор в ту же минуту, что и мы. Их планету выбросили из нашего мира прежде, чем я успела дойти до вас.
Я не знал, что на это ответить. А Мэмми быстро продолжала:
— Не думай больше об этом, потому что ты должен собрать сейчас все свое мужество.
— Зачем? Что сейчас произойдет, Мэмми?
— Сейчас в любой момент могут вызвать тебя на твой собственный процесс.
Я был не в силах вымолвить ни слова, просто продолжал смотреть на нее, Я ведь решил, что все уже кончилось. Крошка побледнела, но не плакала. Облизав губы, она спросила:
— Вы пойдете с нами, Мэмми?
— О, мои дети! Я не могу, Вам придется предстать перед судом одним.
Я наконец обрел голос.
— Но за что нас судят? Мы никому не причинили зла. Мы же вообще ничего не сделали!
— Дело не в вас лично. Будет решаться вопрос о судьбе всего человечества. А о нем будут судить по вам.
Отвернувшись от Мэмми, Крошка посмотрела на меня — и я почувствовал гордость от того, что в этот тяжкий час испытаний она повернулась ко мне, к собрату-человеку. И я знал, что думаем мы об одном и том же: о корабле, висящем неподалеку от Земли, всего лишь в мгновении полета до нее и в то же время — в неисчисленных триллионах миль, спрятанном в одном из складок пространства, куда не достанут ни радары, ни телескопы. Земля, голубая, зеленая и прекрасная, лениво поворачивающаяся в теплом свете Солнца. Бесстрастная команда — и Солнца больше нет. Нет звезд. Дернется рывком осиротелая Луна и начнет кружить вокруг Солнца надгробным памятником человечеству. Немногие оставшиеся в живых на Лунной станции, в Лунном городе и на станции Томба протянут еще несколько недель, возможно, месяцев. Последние люди во Вселенной! Потом умрут и они — если не от удушья, то от тоски и одиночества.
— Кип, ведь она не всерьез, скажи мне, что не всерьез!
— Что, Мэмми, палачи уже ждут? — спросил я хрипло.
Мэмми ничего не ответила мне. Она ответила Крошке.
— Все это очень серьезно, доченька. Но не бойся. Прежде чем доставить вас сюда, я заставила их пообещать, что, если будет принято решение против вашей планеты, вы оба вернетесь со мной на Вегу V, где вам придется прожить свои маленькие жизни в моем доме. Итак, иди и говори только правду, не бойся.
— Вызываются люди Земли, — раздался над нашими головами невозмутимый голос.
11
Мы шли по огромному пустому полу,
Перед тем как мы тронулись с места, Мэмми приложила мне ко лбу ладонь и начала завораживать меня глазами. Я оттолкнул ее руку и отвернулся.
— Нет, не надо, — сказал я ей, — ничего не надо. Я понимаю, что вы хотите сделать как лучше, но я обойдусь без наркоза. Спасибо.
Мэмми не настаивала, она лишь повернулась к Крошке.
— Мы готовы! — заявила она.
Но чем дальше мы шли по этому огромному полу, тем больше я жалел, что не позволил Мэмми сделать то, что она хотела, хотя я не знаю, каким образом она хотела заставить нас не волноваться. Надо было хоть Крошку уговорить согласиться.
Навстречу нам двигались от противоположной стены еще две точки; подойдя поближе, я узнал их — неандерталец и легионер. Пещерного человека тянули невидимыми канатами, римлянин же шел широким, свободным, неторопливым шагом. Центра мы достигли одновременно, и там нас остановили футах в двадцати друг от друга; Крошка и я образовали одну вершину треугольника, римлянин и неандерталец — две другие.
— Привет, Иунио! — крикнул я.
— Молчи, варвар. — Он огляделся, оценивая толпу у стен.
Одет он сейчас был строго. Исчезли неопрятные обмотки, правую голень закрывали поножи. Тунику покрыли латы, а голову гордо венчал плюмаж шлема. Сверкали начищенные доспехи, чисто вычищены были кожаные ремни. Щит он нес на спине, как полагается в походах. Но как только остановился, мгновенно отстегнул его и надел на левую руку. Меч он не обнажал, поскольку в правой руке держал изготовленный к броску дротик, ощупывая настороженными глазами врагов.
Пещерный житель слева от него сжался в комок, как зверь, которому некуда спрятаться.
— Иунио! — крикнул я снова. — Слушай! — Вид этой парочки беспокоил меня все больше. И если с неандертальцем говорить было не о чем, то римлянина хотя бы можно было попробовать вразумить. — Ты знаешь, где мы?
— Знаю, — бросил он через плечо. — Сегодня Боги испытывают нас на своей арене. Это — дело чести солдата и римского гражданина. От тебя здесь толку никакого, так что держись в стороне. Хотя нет, охраняй мой тыл и подавай сигналы. Цезарь вознаградит тебя.
Я попытался втолковать ему, что к чему, но мои слова заглушил мощный голос, раздавшийся одновременно во всех концах зала:
— Процесс начинается!
Крошка вздрогнула и прижалась ко мне. Я выдернул свою левую руку из ее сжатых пальцев и обнял ее за плечи.
— Выше голову, дружище, — сказал я мягко, — не дай им себя напугать.
— Я не боюсь, — прошептала она, вся дрожа. — Только говори с ними ты, Кип.
— Ты так хочешь?
— Да. Ты не так быстро взрываешься, как я, а если у меня сейчас не хватит выдержки… ведь ужас что будет.