Мишень

Эльберг Анастасия Ильинична

Я не ответил, и Дана подняла глаза к потолку.

— Ты жесток! Ты мог бы сказать, что тоже вспоминаешь обо мне, и часто!

— Слишком часто.

— Ведь ты любишь меня, Винсент?

— Был рад увидеться, Дана.

Заметив, что я хочу уйти, она взяла меня за рукав.

— Если ты часто обо мне вспоминаешь, но не любишь, о чем же ты тогда думаешь?

— Почему тебя это интересует?

— Потому что ты думаешь обо мне, а, значит, я должна знать. Ты вспоминаешь нашу брачную неделю, да, Винсент? Помнишь наше путешествие? Ирландию? Ведь было весело?

Тысячу

раз она цепляла одни и те же невидимые крючки внутри меня — и тысячу раз получала желаемую реакцию. Сейчас я чувствовал то же, что и всегда во время ее бесконечных сцен — медленно нарастающую злость. И, если тогда такие проблемы решались, стоило нам закрыть за собой дверь спальни…

— Хочешь знать, о чем я думаю, Дана? Я думаю о том, как женщина, которая ждала меня почти две тысячи лет, спасала мне жизнь, делила со мной постель и клялась в вечной любви ушла, потому что свобода для нее оказалась дороже! Ты знаешь, каково это — день за днем открывать глаза и понимать, что ад, в котором ты живешь, еще не закончился? А ты знаешь, каково это — когда кто-то вызволяет тебя из этого ада, а потом бросает, и вот он, снова, этот ад, только уже страшнее, потому что он тебе уже знаком? Ты спрашиваешь, люблю ли я тебя, Дана? А ты любила бы существо, которое предпочло тебе свободу?!

— Вот уж не знаю, Винсент. Будь я на твоем месте… думаю, что да.

— И, к сожалению, ты права. Хотя не уверен, можно ли называть это любовью.

Дана, напустив на себя невинный вид, потрепала волосы.

— Надеюсь, со своими чувствами к Аннет ты определился поконкретнее.

— Больше нам не о чем говорить, Дана.

— Пока-пока, Винсент. Передай своей смертной, что алкоголь плохо влияет на слабый человеческий организм.

Официант остановился передо мной, и я решил не отказываться от очередного бокала. Правда, пить мне не хотелось, я бы с большим удовольствием разбил его о стену, туда же отправил бы и поднос, а потом — и официанта. Но если каратель Винсент мог позволить себе такое поведение, то доктора Кристиана Дойла как минимум не поняли бы. Пришлось сделать пару глубоких вдохов и, сохраняя внешнее спокойствие, пройтись взад-вперед по зале. Я высматривал Эмили, но она меня опередила, вынырнув из толпы.

— Ну, что я сейчас расскажу!.. — начала она и осеклась, посмотрев мне в лицо. — Что такое, пап?

— Все в порядке, детка, просто задумался. Так что ты хотела рассказать?

— Просто задумался? Да ты сейчас от злости сметешь все вокруг!

— Хватит, Эмилия. Я тебя слушаю.

— Обещай, что дома все расскажешь!

Пообещать я не успел, потому что мой сотовый телефон разразился заливистой трелью. Сначала я решил, что меня ищет Киллиан, на худой конец — мисс Сандерс, но ошибся.

— Только не думай, что я сошел с ума, ладно? — заговорил Эдуард.

— Где ты? Отец тебя искал.

— В больнице. В приемном покое. Госпиталь имени Люси Тревер, знаешь такой?

— Знаю, черт побери. Как ты туда попал?

— Не знаю! — заныл Эдуард. — Здесь все говорят, что я попал в аварию, а я отлично себя чувствую! Но меня не выпускают… сказали, это шок. В общем, не мог бы ты приехать?

— Сейчас буду.

Эмили

смотрела на то, как я убираю телефон в карман.

— Сделай мне одолжение, детка, — обратился я к ней. — Права у тебя с собой?

— Да. — Она указала на сумочку. — А что такое?

— Ты видела рыжеволосую даму, в компании которой я пришел? Это Вероника Корд, моя начальница. Ее машина — серебристый двухдверный «мерседес», на заднем стекле наклейка «Я люблю быструю езду». Доставь даму домой — это недалеко. Она выпила лишнего, не хочу, чтобы она садилась за руль.

Эмили развела руками.

— Ну ладно. А ты куда?

— Как всегда. На поиски приключений.

* * *

Эдуарда я нашел без труда — и потому, что приемный покой госпиталя в такой час был почти пуст, и потому, что все знали, кто такой Мун-младший. Возле его кровати топтались две медсестры, а молодой светловолосый врач с сосредоточенным видом изучал показатели кардиографа.

— Еще порцию крови, — распорядился он. — Вторая отрицательная.

— Да, доктор, — ответила одна из медсестер и направилась к двери.

Вторая не отвлекалась от своего занятия — прикрепляла к капельнице пакет с прозрачной жидкостью.

— Вот и обезболивающее, господин Мун, — с улыбкой обратилась она к Эдуарду. — Все будет хорошо.

— Со мной и так все хорошо! — простонал пациент. — Кристиан, скажи им!

Врач и медсестра как по команде повернули головы ко мне. Я улыбнулся.

— Добрый день. Меня зовут Кристиан Дойл, я друг Эдуарда. Мы можем побыть пару минут наедине? Я врач. Обещаю, ничего не случится.

Медики помедлили, поглядывая на меня с сомнением, а потом сдались и вышли из маленькой палаты, тихо прикрыв дверь.

— Все сошли с ума! — отрубил Эдуард.

— Помолчи-ка.

Я заглянул ему в глаза — зрачки были подозрительно широкими при учете яркого света лампы — а потом взял за руку и сосредоточился на ощущениях. Эдуард не выглядел жертвой аварии: ни царапины, ни синяка. И здоровый цвет его лица никак не вязался с моим диагнозом.

— Сколько? — спросил я, поднимая руку и показывая Эдуарду четыре пальца. Кто бы мог подумать, что мне придется прибегнуть к привычной для смертных диагностике.

— Четыре, — ответил он с таким видом, будто я считаю его за идиота.

— Дышать не тяжело?

— Нет, господи ты боже мой! Я же сказал, я здоров!

Я отпустил его запястье и взял распечатанную ленту кардиографа.

— У тебя сотрясение мозга и сломаны два ребра. И… уже дважды за последние пятнадцать минут был нитевидный пульс.

— Не знаю, что такое нитевидный пульс, мистер бессмертный доктор, но повторю в стотысячный раз. Я. Абсолютно. Здоров!

— Ну, расскажи мне, во что ты вляпался.

Эдуард сложил руки на животе.

— Все твердят, что я попал в аварию. Мою машину нашли в реке, она упала с одного из мостов в старой половине. И — лобовое столкновение, кто бы мог подумать. Нет, по мосту я ехал, я помню. Точнее, я помню, как въехал на мост — тот самый, который возле моего дома… а потом темнота. Просыпаюсь тут, все бегают, как помешанные. Забери меня, я здесь умру!