Мишкино детство
Шрифт:
Мишка иронически, улыбается: «Отец — он умный, но все же немного чудак: ему бы каждый день отнимать у зайца хлеб — вот бы и сыты были и мать не ругалась. Надо ему про это сказать…»
И Мишка с азартом начинает игру в карты, приговаривая: «Загребай, загребай, это тебе не заячий хлеб!»
Но вот уже карты не разглядеть. Надо близко подносить к глазам даже жаркого бубнового туза. Мать уже зажгла каганец. Хорошо б, если бы мать спросила, не хочет ли он есть. Но мать молчит. Мишка заглядывает через комель печи и видит: мать все сидит за прялкой и что-то шепчет
«Что ж это отца нет? Не замерз бы где. Кот еще когда умывался… А может, хлеб отнимает у зайца?» мелькают у Мишки догадки.
И, будто в ответ на них, скрипнула калитка и затем послышались медленные ровные шаги; вот щелкнула щеколда двери, что ведет со двора в сенцы; вот ноги затоптались в сенцах. «Отец», твердо решает Мишка. Он на слух, с закрытыми глазами узнает шаги отца: медленные, неуверенные и даже робкие. Мать тоже их знает — отцовы шаги. Мишке через печной комель видно, как мать быстрее погнала прялку, как она быстро-быстро засмыкала кудель, плотно сжала губы и как на ее лице появилась суровость.
И вот дверь в хату открылась. Заклубился пар и медленно растаял. Осыпанный снегом, отец неподвижно стоит некоторое время у дверей, будто осматриваясь, туда ли он попал, куда шел. Затем постукал носками лаптей о порог, бросил под лавку топор, а вслед за ним туда же осторожно поставил бутылку для керосина. Бутылка, видимо, зацепила за обушок топора, и по тонкому, нежному звуку Мишка узнал — и сердце дрогнуло, — что бутылка пустая.
Не снимая зипуна, отец потоптался, потер руки, обобрал сосульки на усах, на бороде и потом виновато проговорил:
— Ну и холодно нынче…
— «Холодно»… С тобой будет холодно! — крикнула мать.
Затем она громыхнула гребнем и донцем. Отставила прялку, надела кофту, накинула на голову серый полушалок и, громко стукнув дверью, вышла.
В хате стало тихо и жутко. Мишка сидел и ждал, что отец сейчас подойдет к нему и подаст заячий хлеб. Но отец медленно ходил по хате, бил лаптем о лапоть и дул, согревая руки.
— Ну как, — не вытерпел Мишка, — отнял хлеб у, зайца?
Отец встрепенулся и подошел к печи:
— Отнял…
И, достав из-за пазухи кусок хлеба, он подал его Мишке. Хлеб промерз насквозь и был твердый, как железо. Мишка еле отгрыз от него кусочек, и этот кусочек был много слаще пряничного коня, которого когда-то давно приносил ему отец. Мишка осмотрел кусок и вдруг изумился: «Что это?..» Еще раз внимательно осмотрел кусок, и опять показался он ему каким-то чересчур знакомым.
Он соскочил с печи, влез на скамейку, достал коврижку хлеба и приложил к ней отцовский кусок заячьего хлеба.
И отруби на нижней корке, и подгорелая верхняя корка, и даже запеченная в мякише, перерезанная пополам соломинка — все было точь-в-точь одинаково, как в их хлебе.
Ясно, что заяц не пек, а у них украл этот хлеб.
От этой догадки Мишка зажегся радостью и обернулся к отцу, чтобы рассказать ему о беспримерной смелости и
И ничего не сказал, сразу потух. Отец сидел у стола, положив голову на руки. Через разбитое стекло сочился невидимый холод и колебал язычок каганца. Огонек гонял расплывчатые тени по стенам, по вздрагивавшей спине отца.
И в голове у Мишки всплыла правда о хлебе: хлеб зайцы не пекут, и этот хлеб, что принес отец, совсем не заячий, а тот самый, который мать давала отцу на дорогу, но отец есть его не стал — сберег Мишке.
Золоченый орех
В хату с надворья вошла мать, погрела о стенку печи руки, на цыпочках подошла к кровати и наклонилась над Мишкой.
От щек матери потянул приятный холодок. Мишка приоткрыл глаза.
— Позвала? — чуть слышно спросил он.
— Позвала.
— Кого?
— Кого сказал, того и позвала: Митьку, Сашку, Юрку Гришина и… — мать немножко замялась, — и Петьку Ксенофонтова.
— Я Петьку не говорил, — недовольно процедил Мишка.
— «Не говорил»!.. А ты знаешь, что печь топить нам нечем, а Петькин отец обещал дать соломы… Ты не обижай его.
— А что ж он на улице срамил мою елку! Мне Митька все рассказал. «Уж там и елка, — говорит, — три копейки вся стоит… Сосновая ветка, а на ней две мучные конфеты и пряник. Копеечную свечку на четыре части разрезал — вот тебе и все свечи». Митька ему говорит: «А золоченый орех?» А он: «Ну, один только золоченый орех… Мне бы отец захотел — не такую елку сделал, а за три рубля, как в городе…» А отец где?
— Отец пошел в Софрониевский монастырь. Дед Ефим угорел в своей сторожке и умер. Так вот отец и пошел к игумену, может его вместо Ефима сторожем назначат.
— Тогда мне отец на тот год настоящую елочку срубит и принесет.
— Обязательно принесет.
Вот уже две недели, как Мишку валяет хворь. Губы у Мишки запеклись, голова отяжелела.
Мишку уморил длинный разговор, но, передохнув немного, он продолжал:
— У меня хоть такая есть елка, а у него никакой… Богачи… Поверни меня на другой бок и принеси елку.
Мать осторожно, будто боясь рассыпать, повернула Мишку, поправила лоскутное одеяло и принесла елку.
На елке висела длинная палочка-конфета в желтой обертке, с махрами по концам, розовая кукла-пряник и несколько переводных картинок. Венчал елку золоченый волошский орех.
Исхудалой ручонкой Мишка достал золоченый орех, осмотрел его и спрятал под одеяло.
— Елку отнеси назад, — сказал он.
Мать отнесла и поставила елку на столик-косячок под образами. Мишка сначала задумался, а потом на лице его проступила улыбка.