Мишкино детство
Шрифт:
— Пьяница!
Из сарая вылетел вспугнутый воробей. А через некоторое время послышался голос Митьки, смешанный с плачем:
— А, мамынька, я больше не буду… Голубочка, не буду…
Мишкина мать с поденной вернулась поздно вечером. Руки у нее грязные. Лицо запыленное, усталое. По тому, как она сердито ставила посуду, собирая ужин, Мишка решил, что она чем-то расстроена.
Хлебая щи, мать неласково спросила:
— Кур кормил?
— Кормил.
— Цыплята все целы?
— Все.
Наступило молчание, за которым чувствовалась буря. Может быть, она мимо пройдет?
— А кто у Наташки камень взял?
— Я не брал.
— Тетка Таня врать будет? — Мать пристально и недоверчиво посмотрела на потупившегося Мишку и с угрозой произнесла: — Я дознаюсь, кто взял.
Затем она накрошила в деревянную миску хлеба, взболтнула и налила из кувшина молока. Мишка заметил, как с синеватой струей молока в миску шлепнулся большой кусок пенки.
— С какими же глазами ты теперь будешь есть молоко? — с укоризной показала мать на миску.
— А я его не буду, — угрюмо бросил Мишка, положив в рот палец.
— Не будешь?
— Не буду.
— А я говорю — ешь!
Голос матери становился грозным.
Обида, будто порох, взорвала Мишку, глаза сверкнули гневом, он схватил миску и бросил ее наземь.
— Вот куда это молоко! — слезливо крикнул он. — Она тут ругала нас побирушками… Дьяконша… Не хочу ее ничего: ни земли, ни коровы, ни сопливой Наташки… Я ее первую уничтожу…
Мать, недоумевая, посмотрела на Мишку, затем схватила его за кудри, выволокла из-за стола, зажала голову между ног и долго шлепала ладонью по худому Мишкиному тельцу, приговаривая:
— Не бери чужого… Не водись с Митьками да Афоньками… Не отвечай на людское добро злом…
Прошло несколько дней. История с пропавшим камнем уже улеглась и стала забываться. Митька, высеченный до кровоподтеков, к камню охладел. «Мне через тот камень сесть нельзя», жаловался он Мишке.
Петька, узнавший о порке приятелей, решил, что это был не настоящий камень.
И только Мишку больше прежнего волновал камень. Теперь камень был тут, в деревне. Теперь за ним не надо было итти в опасное Кащеево царство. Оставалось только одно: разузнать заклинание, с помощью которого можно вызвать камень из земли. Но у кого он ни спрашивал про заклинания, никто их не знал. Однажды бессонной ночью он придумал свое заклинание:
Камень, камень, покажись, Огнями обрядись. Ко мне в руки попадись…Утром, не умывшись, он побежал к Таниному саду. На бревнах у сада с куском пирога в руках сидела Наташка.
— Опять идешь что-нибудь украсть? — хмуро бросила она.
— Дура ты курносая, ты же видела, что мы с Митькой даже в сад не заходили! — ответил Мишка.
— Не заходили — и то украли… Вы длиннорукие…
— «Длиннорукие»… Это по скольку саженей руки должны быть?
Резон на Наташку подействовал, и она перекинула разговор на другое:
— Мышиного настоя напился?
— Это вы, может, пьете.
— Нет, ты… Ты и твоя мать… Ты думаешь, какое молоко мы вам дали? Мышь ввалилась в него, а мы и отдали. Моя мамка говорит:
— А мы и не ели…
— «Не ели»! — недоверчиво усмехнулась Наташка. — Ели да еще, небось, ложки облизывали!
— Я его к чорту под порог так и вылил.
— Теперь у вас мыши в животе заведутся, — продолжала свое Наташка.
У Мишки от злобы передернулись губы. Он не мог подобрать столь же обидных слов для Наташки и, подбежав к ней с крепко сжатыми кулаками, прошипел:
— Сейчас как дам, так душа и вылетит!
— Мам! — закричала Наташка. — Чего Мишка дерется!..
Заживавшая было обида на тетку Таню вновь открылась свежей раной и больно щемила сердце. Теперь он решил уничтожить не только тетку Таню с Наташкой, но и все постройки и сад, чтоб о тетке Тане не оставить никакой памяти.
Раз пять, улучив удобный момент, когда возле сада никого не было, Мишка подбегал к саду и шептал сочиненное заклятие, но камень не объявлялся. Один только раз вечером загорелись было огни, но то оказались холодные огни большой капли росы.
Была уже глубокая осень. На дворе разгуливал холодный, буйный ветер. Кругом — черно и мокро. Мишка сидел большей частью на печке и придумывал планы овладения камнем. «Если камень не ушел в землю, — рассуждал он, — то весной, когда сойдет снег и перепреет трава, его легко можно будет найти. Надо только не прозевать, чтоб кто-нибудь не опередил». Если же камень глубоко ушел в землю, Мишка его достанет либо с помощью нового длинного заклинания, которое он успел уже сочинить, либо, может быть, от кого-нибудь услышит настоящее заклинание. Так ли, иначе ли, но Мишка твердо уверен, что весной он Рвановку сделает неузнаваемой: каждый двор окружит садами, у каждого будет рысак или два, корова. Одежда — сплошь фабричная, суконная. Бабка Аксинья обрадуется корове: у нее, говорят, коровы несколько лет не было, и она забыла даже вкус молока.
Это и хорошо, что Митька и Петька забыли про камень. Разговоры будут только о Мишке.
«Вот герой у нас Мишка! — скажут. — Спасибо тебе, благодетель!» А Мишка ответит: «Это чепуха… Может, вам еще корову или лошадь надо подбавить?» Ну, а себе Мишка такой дворец построит, что хвостовский против него будет, как собачья конура против терема: из сплошного хрусталя и янтаря — вот какой! «А богачей, — решает Мишка, — я уничтожать не буду, а обнищу: пусть они попробуют бедняцкой жизни… Пусть тетка Таня сумки потаскает да жир порастрясет…»
Но ученик кузнеца Афанас, бич Мишки в игре под пуговки, Афанас, который летом вспугнул чудесную птицу-счастье, и на этот раз разрушил Мишкины планы.
Как-то вечером в хате собрались сверстники старшего Мишкиного брата — Саньки. Среди них был и Афанас. Ребята рассказывали страшные, но интересные истории про колдунов, ведьм, домовых.
Ребята были большие, но Мишка, лежавший на печи, заметил, что все они принимали рассказы за сущую правду и робели. И только Афанас, когда кончалась очередная побаска, разражался смехом и говорил: «Не попался мне тот-то колдун! Я бы ему язык клещами вырвал и собакам бросил». Или: «Если бы та-то ведьма попала в мои лапы, я бы ей раскаленным прутом нарисовал вензелей».