Мисс Кэрью
Шрифт:
Примерно через восемь дней после этого происшествия он проснулся, как и прежде, думая об Эмме, а вовсе не о деньгах, когда, оглядевшись, обнаружил, что чудо повторилось. Стол снова был покрыт сверкающим золотом!
Его первым побуждением было броситься к бюро, в котором хранились первые десять тысяч флоринов. Конечно, он, должно быть, вынул их прошлой ночью и забыл убрать. Нет, они лежали там, в ящике, куда он их спрятал, а на столе присутствовала вторая кучка золота, причем, на первый взгляд, больше, чем первая!
Бледный и дрожащий, он пересчитал деньги. На этот раз там было несколько
Однако два дня спустя его невидимый благодетель пришел снова, и на этот раз он оказался на четырнадцать тысяч флоринов богаче. Это было необъяснимое чудо! Никто не мог войти через запертую на засов дверь или в окна, потому что он жил на чердаке на четвертом этаже, или через дымоход, потому что комната отапливалась печкой, труба которой была не толще его руки! Был ли это заговор, чтобы погубить его! Или его искушали силы зла? Ему очень хотелось обратиться в полицию или к священнику (потому что он был добрым католиком), но он, все же, решил подождать еще немного. В конце концов, это были не самые неприятные посещения!
Он вышел, сильно взволнованный, и бродил весь день, размышляя над этой странной проблемой. Затем он решил, если это когда-нибудь повторится, изложить свое дело начальнику полиции и установить наблюдение за домом ночью.
Приняв это решение, он вернулся домой и лег спать. Утром, проснувшись, он обнаружил, что Фортуна снова посетила его. Первое удивление от этого события уже прошло; поэтому он встал, оделся и неторопливо сел, чтобы пересчитать деньги, прежде чем подать заявление в полицию. В то время как он был занят составлением маленьких золотых столбиков, по двадцать в каждом, внезапно раздался стук в его дверь.
У него не было друзей в Эмсе. Он вздрогнул, словно был в чем-то виноват, и поспешно бросил пальто на стол, чтобы скрыть золото. Могло ли быть так, что этот визитер имел какое-то отношение к деньгам? Был ли он заподозрен в чем-то таком… Стук повторился, на этот раз более настойчиво. Он открыл дверь. На пороге стоял барон фон Гогендорф!
— Как! Барон фон Гогендорф в Эмсе! Я рад… этой чести… я… прошу вас, присаживайтесь.
Сердце бедного молодого драгуна билось так сильно, и он так дрожал от радости, надежды и удивления, что едва мог говорить.
Барон пристально, но строго посмотрел на него, отодвинул предложенный стул и не обратил внимания на протянутую руку.
— Да, господин граф, — сухо сказал он. — Я прибыл вчера в это место. Вы не ожидали увидеть меня?
— На самом деле, нет. Это удовольствие… наслаждение… это…
Он был взволнован; забыв, что его посетитель стоит, он сел, но тотчас же поднялся.
— И все же, я видел вас, господин граф, вчера вечером, когда вы выходили из курзала.
— Я? Но, сэр, вчера я не был в курзале; однако мне очень жаль, что меня там не было, поскольку в противном случае я имел бы честь встретиться с вами.
— Прошу прощения,
Молодой человек покраснел, запнулся, побледнел. Он знал только одну причину, которая могла привести к нему барона. Может быть, он смягчился? Может быть, у него возник великодушный замысел — осчастливить сердца двух влюбленных, дав согласие, в котором прежде отказывал? Случалось и более невозможное. Неужели барон оказался способен на такую доброту? Что-то в этом роде он бормотал отрывистыми фразами, его глаза были устремлены в пол, а руки нервно теребили перо.
Барон выпрямился во весь рост. Если раньше он выглядел суровым, то теперь — разъяренным. Несколько мгновений он не мог заговорить. Наконец его гнев прорвался наружу.
— Господин граф, я не ожидал от вас подобной дерзости! Я пришел сюда, сэр, чтобы дать несколько советов сыну вашего отца… предупредить… встать, если возможно, между вами и вашей гибелью. Я пришел не для того, чтобы меня оскорбляли!
— Оскорбляли, барон? — повторил молодой человек несколько надменно. — Я не сказал ничего такого, что могло бы стать причиной услышать от вас подобную фразу, если, конечно, вас не оскорбляет моя бедность. Самый богатый человек в этой стране не мог бы сделать ничего большего, чем полюбить вашу дочь, но будь она даже королевой, любовь беднейших не опозорила бы ее.
— Позвольте мне задать вам один вопрос. Что привело вас в Эмс?
Молодой человек заколебался, и барон иронически улыбнулся.
— Я приехал, сэр, — ответил, наконец, граф, — в поисках, — я признаюсь в этом, — в поисках покоя, забвения, утешения.
Его голос сорвался: он опустил глаза и замолчал.
Барон громко рассмеялся — резким насмешливым смехом, который заставил Альберта поднять голову с внезапным негодованием.
— Я не заслужил такого обращения с вашей стороны, барон Гогендорф, — сказал он, поворачиваясь к окну.
— От благородных людей игрок может ожидать только презрения, — ответил барон.
— Игрок! — повторил Альберт. — Боже мой, сэр! Я никогда в жизни не прикасался к картам.
— Какая наглость! Значит, вы забыли, что в моей власти предъявить вам доказательство вашего порока; более того, в эту минуту я могу предъявить его вам сию же минуту. Что это за золото?
И старый джентльмен, чьи глаза уже заметили блеск монет под пальто, приподнял его концом своей трости. Граф побледнел и не мог говорить.
— Der Teufel! Для бедняка, кажется, вы слишком богаты! И вы никогда не играете!
— Никогда, сэр.
— Несомненно! Тогда скажите мне: если ваше золото не является плодом игорного стола, тогда откуда оно взялось?
— Я не знаю. Вы мне не поверите, я знаю, но я клянусь, что говорю правду. Это золото появляется здесь, я не знаю, как. Это уже четвертый раз, когда я нахожу его на своем столе. Я не знаю, почему оно здесь, кто его принес и как оно принесено. Клянусь честью джентльмена и солдата, клянусь всеми моими надеждами на счастье в этой жизни или в следующей, я совершенно ничего не знаю об этом!