Мисс Равенел уходит к северянам
Шрифт:
Вот уже третий год, как лишенный привычных поездок в Европу или научных экскурсий на Север страны, где он мог изучать минералы, в поисках развлечения и какого-нибудь моциона Равенел пристрастился к прогулкам по Новому Орлеану и его жалким равнинным окрестностям. Лили, которая прежде была его верной спутницей, разъезжала теперь в экипаже или возила коляску с мистером Рэвви, так что прогулки доктора протекали довольно уныло. Земля без камней была для него все равно что лингвисту — язык, не рождающий литературы. Потому Равенел гулял, мало глядя по сторонам, погруженный в минералогические мечты и раздумья, вспоминая особо милые его сердцу образцы из своей коллекции, так же примерно, как его дочь вспоминала улыбки Рэвви. Однажды, блуждая в подобной задумчивости в трех-четырех милях от дома, доктор попал под ливень. На счастье, рядом нашлась пустая лачуга, когда-то, должно быть, жилье свободного негра. Только успел Равенел забраться под кровлю и отыскать в единственной комнате ветхого дома сухой уголок, как туда же вбежал офицер в промокшем насквозь мундире северной армии и, ставши в дверях, промолвил: «Черт подери! Мне в ром подливают воды!»
По богатырской фигуре вошедшего, бронзоволикости, крючковатому носу и черным глазам Равенел тотчас признал лейтенанта
— Всю жизнь пил и пью неразбавленный виски, — продолжал свою речь Ван Зандт, усмехаясь с презрением, — а мне, черт подери, наливают воды в грог. Терпеть не могу коктейлей. Подавай неразбавленный виски!
Поразмыслив с минуту, все с той же усмешкой он заявил:
— Дождик, я вижу, надолго, черт подери! Мы крепко застряли, Ван Зандт, милый мальчик. Что же, поищем приюта.
Пригнувшись, он двинулся вглубь и тотчас увидел, что он не один в лачуге.
— Почтение! — крикнул Ван Зандт, но тут же, вспомнив о светскости и о манерах, добавил: — Прошу извинить меня, сэр. Надеюсь, я вам не мешаю?
— Разумеется, нет, — откликнулся доктор. — Наши права на эту лачугу совершенно равны.
— Счастлив слышать. Не думайте, сэр, что я почел эту хижину вашим родным домом. Но, быть может, она стоит на вашей земле?
— Слава господу, нет.
Смех лейтенанта можно было сравнить разве что с грохотом двенадцатифуитовой мортиры, самой шумной пушки на свете.
— Замечательно сказано, сэр. Чем обширнее здесь у человека владения, тем он почему-то беднее. Таковы мои наблюдения, сэр. И я счастлив, что вы согласились со мной. У меня, черт возьми, никаких земельных владений. И это великое счастье при моем малом жалованье.
Вода сквозь дырявую крышу стекала ему на спину, но Ван Зандт был как будто к тому равнодушен, а быть может, и вовсе бесчувствен. Он уставил на Равенела немигающий взгляд, не узнавая его, но отдавая себе, конечно, отчет, что ведет разговор с джентльменом. Пьяный ли, трезвый, Ван Зандт всегда помнил, что он Никербокер, потомок славного рода, и был счастлив вести разговор с воспитанным собеседником.
— Покорно прошу извинить меня, — обратился он к доктору, — что беседую с вами в столь свободной манере. Я не сумел в этой тьме рассмотреть вас как следует, сэр, а потому и не смог судить ни о личности вашей, ни о вашем общественном положении. Но, разумеется, я имею честь говорить с джентльменом. Позвольте тогда мне заметить, что и сам я из тех Никербокеров, род которых восходит к бессмертным голландским дням Питера Стюйвезанта — храни господь его память! Нужно ли, сэр, пояснять, что, когда у вас в собственных жилах течет столь славная кровь, вы бываете счастливы побеседовать с джентльменом где угодно, когда угодно и сколько угодно — даже в этой премерзкой хижине, полу-разваленной, черт побери, давшей течь, словно мятежная Конфедерация. А по этому поводу я осмелюсь заметить, сэр, — и прошу не принять за обиду, если ваше мнение иное, — лично я полагаю, что южанам — конец. Мы им здорово всыпали на Ред-Ривер, сэр. Эх боевые ребята из Первой дивизии!.. Боже, храни их старое знамя!.. Когда я о них вспоминаю, просто слезы льются потоком, хотя я полагаю, что литься должно только виски… Ребята из Первой дивизии, сэр, стерли их всех в порошок в бою при Сабайн-Кросс-Роде. А при Плезевт-Хилле ребята из Первой и еще ребята из Западной — командиром у них Эндрю Джексон Смит — сплошь устлали телами убитых южан всю долину, две квадратные мили, не менее. И была бы у нас хоть какая-нибудь кормежка, мы взяли бы Шривепорт, будьте уверены — по сухарю на бойца и, конечно, фирма ВК. Вы спросите, что такое ВК? Поясняю: Вейтцель и Картер! Для наступления, скажу вам, это первейшая фирма. Наша бригада и наша дивизия делают ставку только на них. Вейтцель и Картер взяли бы Шривепорт с сухарем или без сухаря — все равно! Нам не хватило энергии. Если бы нам половину того порыва, внутреннего огня, который был у мятежников, мы прикрыли бы вовсе, раз навсегда, юго-западный фронт. Кое-что надо заимствовать и у врага. Fas est ab hoste doceri. [149] Надеюсь, цитирую верно. Если нет, сэр, поправьте меня. Кстати, сказал ли я, сэр, что имею диплом нью-йоркского Колумбийского колледжа? Если уже сказал, позволю себя повторить. И мне есть чем гордиться, сэр, поскольку и греческий и латынь я сдал с высоким отличием, вторым по колледжу, сэр. Вы сами учились в колледже, сэр, насколько я понимаю, и не станете слишком строго судить меня за тщеславие. Но я немного отвлекся. Насколько помню, речь шла о полковнике Картере. О генерале Картере, прошу извинить. Наконец-то правительство в Вашингтоне решило отдать справедливость одному из самых талантливых наших боевых офицеров. Что ж, это — дело, и я их за то уважаю. Полковник Картер, еще раз прошу извинить — генерал Картер, не только боевой офицер, но истинный джентльмен. Не из тех самозваных плебеев, которых наши глупцы-демократы именуют естественной аристократией, нет, джентльмен по крови, по воспитанию, un 'echantillon de bonne race, [150] струя чистейшей, старейшей sang d’azur. [151] Будучи сам из Никербокеров, сэр, — я имел уже, кажется, честь сообщить вам об этом, — я очень доволен, когда таких людей продвигают. А вы как считаете, сэр?
149
Надо учиться и у врага (лат.).
150
Образчик старого рода (франц.).
151
Голубой крови (франц.).
Доктор с любезной улыбкой сказал, что он тоже доволен, что Картер стал генералом.
— Я был в вас уверен, сэр. Вы и сами хороших кровей. Сразу
Доктор в тревоге глянул на дверь, но дождь лил по-прежнему, и спастись было некуда.
— Еще должен сказать вам, сэр, что я ранен, — продолжал свою речь Ван Зандт. — Один раз меня стукнули при Порт-Гудзоне, другой при Плезент-Хилле.
— Уважаемый сэр, тогда вы простудитесь насмерть на этом дожде, — сказал ему доктор.
— Благодарствуйте, сэр, — возразил Ван Зандт, отступая чуть в сторону от лившей сквозь ветхую крышу воды. Ничего со мной не случится. Вода не вредит мне, сэр, пусть только не льют ее в виски. Как наружное средство она тоже мало приятна, но, попавши в желудок, становится просто губительной. Не сочтите, прошу вас, что я против мытья. Мое первейшее правило — поутру обтираться губкой, разумеется, если не спишь под огнем противника. Значит, я получил на орехи при Плезент-Хилле, пулевое ранение в мякоть бедра, пустяки, ерунда, но меня отослали в тыл полечиться в Сент-Джеймский госпиталь. Я терпеть не могу лазаретов. Поят там молоком, сэр. — На лице у Ван Зандта заиграла гримаса испуга и отвращения. — Пришлось самовольно взять отпуск и поехать в Лейк-Хауз. А там у меня увели коня, и вот возвращаюсь пешком. Потому и имею честь беседовать с вами, сэр. Но, кажется, я не закончил рассказ о Картере. Боюсь, что винцо, которым меня угостили в Лейк-Хаузе, малость туманит мне голову. Пить надо только виски, чистый и неразбавленный. От души вам советую, сэр. Нам бы сюда на двоих фляжку виски, и мы без малейшей скуки скоротали бы ночку, сэр. Значит, выходит, я толковал вам о Картере, какой замечательный он у нас командир. Да-да, вспоминаю, речь шла о письме. Черт побери, да оно у меня в кармане и, наверно, совсем промокло под этим проклятым дождем. Не сочтите за труд почитать его, сэр, и увидите сами, насколько я прав, когда говорю, что наш Картер всегда и везде побеждает. Дама сама признается, что он ее победил, сдается на милость противника. Сдача без всяких условий, черт побери, в стиле Улисса Гранта. [152] Опоссум сдается на милость охотника!
152
Грант Улисс Сидней (1828–1885) — генерал, с марта 1864 г. — главнокомандующий северными войсками, сыгравший крупную роль на последнем этапе гражданской войны; в 1868–1876 гг., — президент США.
«Наверно, письмо от Лили, — подумалось доктору. — Этот пьяный болван не знает, что Картер женат, и принял нежность жены за излияния любовницы. Самое лучшее — все ему разъяснить и пресечь тем дальнейшие сплетни».
Он взял у Ван Зандта размокший бумажный сверток, в котором был спрятан сложенный вдвое конверт. На конверте было надписано «Полковнику Дж. Т. Картеру», а снизу в углу: «Лично». Нет, почерк не Лили, и странный какой-то, округлые крупные буквы, похоже, рука иностранца. Но когда доктор вынул письмо, то признал, как ему показалось, изящный и четкий почерк миссис Ларю. Пьяный Ван Зандт не заметил, как дрогнули руки у доктора и страшная бледность разлилась по его лицу.
— Притомился я, черт побери, — объявил наш гуляка. — С вашего разрешения, сэр, завалюсь и сосну; так сосну, как никто не спал еще со времен семерых спящих. [153] И прошу не пугаться, сэр, если я захраплю. Это будет как взрыв парового котла на речном пароходе.
Оторвав пару досок от стенки, он уложил их в углу, потом раздобыл в очаге дочерна закопченный камень вместо подушки, на него положил свое кепи, растянулся во весь богатырский рост и уснул еще раньше, чем доктор принял решение. Читать или не читать письмо? Ему очень хотелось увериться в невиновности миссис Ларю; об ином Равенел пока не желал даже думать. Он старался припомнить сейчас все шаги этой дамы, ее поведение со дня замужества Лили и не мог привести ни единого факта, как-нибудь ее уличавшего. Кокетка, конечно, без твердых моральных устоев, но из этого вовсе не следовало, что она безнадежно порочна. Не понимая характера миссис Ларю и считая ее импульсивной и пылкой женщиной, Равенел допускал, что в какой-то несчастный момент она могла оказаться чувствительной к чарам такого мужчины, как Картер. Что касается Картера, доктор был совершенно спокоен: тот и в мыслях не мог обмануть свою молодую жену («мою дочь», как твердил себе доктор). Нет, надо прочесть письмо, покончить с дурацкой историей, отогнать эти низкие страхи. Равенел развернул письмо и вновь на минуту задумался. Вторгаться в чужую тайну, тем более женскую, едва ли достойное дело. Хорошо, но, с другой стороны, тайна уже нарушена, и храпящий в углу пьяница давно прочитал письмо. А вернее всего — это просто пустяк, первоапрельская шутка. Тогда его долг и прямая обязанность разъяснить все Ван Зандту. Ну, а если — все может быть — речь идет о преступной страсти, он обязан о том узнать и защитить свою дочь от удара.
153
Имеется в виду раннехристианская легенда о семерых молодых христианах, замурованных в пещере в Эфесе по приказу римского императора Деция и проспавших там двести лет до победы христианства при императоре Восточной Римской империи Феодосии II.
Доктор прочел письмо до самой последней строки, после чего он присел на порог, не замечая дождя. Сомнения не было, эти двое, писавшая женщина и адресат, были любовниками. В письме говорилось ясно и более чем откровенно о прежних любовных свиданиях и назначалось новое. Правда, имени Картера доктор в письме не нашел, только лишь на конверте. Но распорядок служебных занятий был несомненно его; упоминалась в письме и поездка — вдвоем — в Нью-Йорк. Да, это был Картер! Столь нестерпимых душевных страдании Равенел не испытывал со времени смерти жены. С полчаса он шагал по натекшим глубоким лужам взад-вперед по лачуге, а потом, заметив, что дождь перестал, уныло поплелся домой.