Миссис Крэддок

Моэм Сомерсет Уильям

— Надеюсь, мне не придется использовать это в качестве последнего довода, миссис Крэддок, — вставил мистер Гловер.

Берта, помолчав еще секунду, попросила молитвенник. На лице мисс Гловер появилась почти что сияющая улыбка.

— Я давно собиралась сделать вам маленький подарок, — объявила она. — Мне пришло в голову, что вам понравился бы молитвенник с хорошим крупным шрифтом. Я обратила внимание, что книжечка, которую вы держите в руках в церкви, слишком мала и вам, видимо, приходится напрягать зрение, отчего вы испытываете искушение не следовать за

молитвой глазами. Сегодня я принесла вам именно то, что надо, и вы доставите мне огромное удовольствие, если примете мой скромный дар.

Мисс Гловер извлекла из сумочки увесистый том, обтянутый мрачной черной материей и источающий запах антисептиков, которые насквозь пропитали дом викария. Шрифт оказался действительно крупный, но поскольку благотворительное общество, на чьи средства печаталось издание, настаивало на сочетании дешевизны и практичности, бумага была прескверной.

— Большое спасибо, Фанни, — поблагодарила Берта, протягивая руку за подарком. — Вы очень добры.

— Хотите, я найду «Воцерковление женщин»? — предложила мисс Гловер.

Берта кивнула, и сестра священника подала ей раскрытую книгу. Прочитав несколько строк, Берта захлопнула молитвенник.

— У меня нет ни малейшего желания «возносить многажды благодарение Господу», — заявила она почти свирепо. — Простите, что не разделяю ваших предрассудков, но мне кажется нелепым «падать ниц, преисполнившись благодарности».

— Миссис Крэддок, надеюсь, на самом деле вы так не думаете, — произнес викарий.

— О чем я тебе и говорила, Чарльз, — подхватила мисс Гловер. — Берта еще не совсем здорова, но все равно, слышишь, какие ужасные вещи она говорит?

Берта нахмурилась, с трудом сдерживая язвительные замечания, готовые сорваться с губ; терпение ее было на исходе. Мисс Гловер замялась.

— Мы должны быть благодарны Господу не только за ниспосланную благодать, но и за испытания, — после паузы произнесла она.

— Я не червь, чтобы ползать по земле и благодарить ногу, которая меня давит!

— Берта, не богохульствуйте, — сказала мисс Гловер.

— Фанни, вы просто несносны! — вспыхнула Берта. — Неужели вы не понимаете, через что мне пришлось пройти? Мне даже теперь хочется кричать от страха, когда я вспоминаю ту боль. Знаете, каково это? Твое тело словно разрывают на куски острыми крючьями! Ты стараешься держаться, стискиваешь зубы, но боль невыносима, и ты кричишь, кричишь!..

— Берта, Берта! — Мисс Гловер попыталась остановить этот поток слов, испугавшись, что столь интимные подробности могут оскорбить целомудренный слух линхэмского викария.

— …и это длится целую вечность! Все стоят вокруг тебя, как привидения, и ничего не делают. Говорят, что надо потерпеть, что скоро все закончится, а оно не кончается и не кончается! Боль накатывает волнами снова и снова, и кажется, что уже не выдержишь, и мечтаешь только о смерти…

— Страданиями душа совершенствуется, — сурово произнесла мисс Гловер. — Страдание — это Божье пламя, выжигающее все низменное из материальной природы человека.

— Что за чушь вы несете! — возмутилась

Берта. — Вы утверждаете так, потому что сами не страдали. Говорят, что страдание возвышает, но это ложь! Страдание лишь огрубляет. Я готова была вытерпеть что угодно ради счастья быть матерью, но все оказалось зря, абсолютно зря. Доктор Рамзи сказал мне, что ребенок умер еще в утробе. Если Бог нарочно послал мне эти муки, с его стороны это бесчестно! Удивляюсь, как вам не стыдно прославлять вашего Бога! Как можно быть таким глупым, таким жестоким? Даже самый отъявленный мерзавец на свете не стал бы так издеваться над женщиной ради собственной потехи. Ваш Господь — подлый негодяй на петушиных боях, упивающийся видом крови; он грубо хохочет, глядя, как несчастные создания бьются из последних сил!

Мисс Гловер вскочила на ноги.

— Берта, болезнь не оправдывает вашего поведения! Либо вы сошли с ума, либо совершенно развращены и порочны!

— Нет, Фанни, я более терпима и милосердна, чем вы. Я знаю, что Бога нет.

— В таком случае мне с вами не о чем говорить!

Щеки мисс Гловер пылали, внезапный приступ негодования затмил ее всегдашнюю робость.

— Фанни, Фанни, — воскликнул ее брат, — держи себя в руках!

— Нет, Чарльз, сейчас не время отмалчиваться. Иногда нужно открыто высказывать свое мнение. Вот что, Берта, если вы записались в атеистки, я не желаю иметь с вами ничего общего!

— Она говорила в пылу гнева, — вступился за Берту викарий. — Мы не вправе судить ее.

— Наш долг — не допускать богохульства. Если ты считаешь, что положение Берты оправдывает ее гадкие речи, то тебе следует стыдиться, Чарльз. Лично я не боюсь говорить вслух то, что думаю. Берта, я давно знала, что вы гордячка и упрямица, но надеялась, что время вас исправит. Я всегда верила в вас, поскольку думала, что в глубине души вы добрая женщина. Но если вы дошли до того, что отрицаете своего Создателя, моя дорогая, то вы безнадежны!

— Фанни, Фанни, — попытался урезонить сестру викарий.

— Не затыкай мне рот, Чарльз! Берта, вы гадкая, испорченная особа, и я уже не испытываю к вам сочувствия, потому что вы заслужили все, что выпало на вашу долю! У вас нет сердца, а бессердечная женщина — это худшее, что только может быть на свете.

— Милая Фанни, — с улыбкой промолвила Берта, — мы обе ведем себя глупо, будто играем в дешевой пьесе.

— Речь идет об очень серьезных вещах, и я не вижу в них ничего смешного. Идем, Чарльз, оставим Берту наедине с ее ужасными идеями.

Мисс Гловер решительно направилась к двери, но в этот момент ручка повернулась снаружи и на пороге показалась миссис Брандертон. Ситуация вышла неловкая, однако викарий счел появление гостьи почти что знаком провидения, поскольку он в отличие от сестры не мог молча покинуть комнату и в то же время не отважился бы на прощание пожать Берте руку, будто ничего не произошло.

Миссис Брандертон вошла в спальню, по обыкновению, жеманно улыбаясь и стреляя глазами по сторонам; при каждом шаге на ее новой шляпке тряслись побрякушки.