Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
Шрифт:
Хоть, врать не буду, смысл этот отчасти непостижен моему уму.
Это как пророк Даниил и то его видение овна и с козлом [62] .
И было так: когда я, Даниил, увидел это видение и искал значения его, вот, стал передо мною как облик мужа (Даниил, 8, 15).
Да только ко мне-то небось ангел Гавриил с объяснениями не заявится, где уж, я на такое и не зарюсь.
Ну вот, и если даже кровать эта теперь служит хоть бы и в бардаке, она небось бы покраснела, случись ей заговорить и рассказать про все про то, чему мы на ней предавались.
62
Книга
Мой супруг мистер Шекспир ее назвал театром.
Аминь, я так скажу.
Вот именно что.
Кровать была наш с ним тайный, особенный театр, где вместе мы разыгрывали прихоти, фантазии и сны мистера Шекспира.
Ведь мистер Шекспир, вы помните, и без вина мог пьян напиться, такой уж человек. Мечтами, снами жил. И сам, как сон.
Ох, а я-то, я-то, я с дорогой душой все исполняла, что он на той постели мне только ни велел, охочая актерка.
Но всё мы вытворяли так, как мне это нравилось.
Даже и не вздумайте чего иного.
Мистер Шекспир — ну ни к чему меня не принуждал.
Всё мы с ним делали, как я хотела.
Ведь вдруг я поняла: мне нравилось, что нравилось ему.
Сообразила: хотела я того, что он хотел. Хотела? Нравилось?
Чего уж там, я наслаждалась.
Читатель, я обожала это все.
И у всех у наших тайных пьес был один бесподобный плотский конец.
Глава двадцать третья
Наши пьесы
Бывало, я оденусь мальчиком, а мистер Шекспир натянет мою одежу.
Как мне нравилось ходить в камзоле и штанах ради ублажения моего супруга.
Как было весело копаться в складках своей собственной юбки, покуда его мужества не отыщу.
Как было весело смотреться в зеркало, пока мы этак наряжались и дурили.
Я ему помогала натягивать мои чулки.
А он за мной гонялся, меня шлепал, заставлял надевать его башмаки.
У мистера Шекспира были еще наряды, в окованном медью сундуке — под кроватью у него стоял.
Плащи, короны, парики, кинжалы, маски, всякое такое.
Бывало, мы их тоже брали.
Но редко.
Обыкновенно нам хватало одних слов, чтоб душу кидало в жар.
Слова-то какие были!
Его слова!
Пчелка глубже жалит, коль меду в жало наберет.
Мистер Шекспир начинал бормотать, уже когда черные свечи он зажигал.
А потом задернет он полог постели, и мира больше нет вокруг, и он все бормочет, он говорит, говорит, он все говорит, и мы разыгрываем его сны.
Раз уговорил меня, как будто кровать наша — очарованный, плывущий в море остров [63] .
Я была дочь волшебника, который правил на этом острове.
Звали того волшебника Просперо.
Он звал меня Мирандой.
Сам мистер Шекспир был кто-то или что-то по прозванью Калибан.
И этот Калибан, он похотливый был, как зверь.
Потом пришлось мне изображать одну строптивицу, Кейт Слай [64] ее звали, а сам он был веронский господин, Петруччо, и к собственному удовольствию он ту строптивицу обратал.
63
Далее
64
Миссис Шекспир ошибается: Кейт (Катарина) была дочерью Баптисты, знатного падуанца, и к Кристоферу Слаю, простому меднику, никакого отношения не имеет.
Как — сами догадайтесь…
Потом я была герцогская дочь, и я сбежала из дворца и жила в лесу, под названием Арденский (матери мистера Шекспира ведь девичья фамилия Арден). И пришлось мне переодеться в мужское платье, чтоб было безопаснее в лесу, а мой супруг стал деревенской девушкой, и он в меня влюбился.
Тут все уж до того запуталось, что прямо жуть, и даже я не знаю, чем бы дело кончилось, если б не хер мистера Шекспира.
Потом я была Тит… не помню дальше как, королева фей, а мистер Шекспир был ткач, дурак и грубый, неотесанный ужасно, и вот он на меня набрел на залитом луною склоне.
Это была, он сказал, летняя ночь.
Он мне велел лечь ничком в подушки.
Я их нюхала.
Кусала.
Запах был как от хлеба, когда его только испекут.
А вкус был смертно сладкий, как лаванда.
— Ну ты разлютовался! — я кричала. — Нельзя ль полегче!
А он кричал:
— О! Без меры, без меры! [65]
Помню — такие странные слова. Орал, как резаный, как будто больно ему ужасно.
Да только не было ему больно, это уж как пить дать.
65
Часто употребляемое Шекспиром выражение. См., например, «Отелло», акт 5, сц. 2: «Этот человек любил без меры и благоразумья» (пер. Б. Пастернака) или сонет 129: «Ее без меры взыскуют и без меры же клянут» — о похоти (пер. А. Шаракшане).
Он наслаждался.
А в другой раз я была царица Тамора, царица готов, а он был римлянин, Тит по прозванью, и он убил моих двоих сыновей и начинил останками пирог.
Вот пакость.
Эта пьеса мне не очень нравилась.
Главное, он же настоящий пирог тогда принес, пирог с угрем.
На Турнегейн-лейн купил и заставлял меня с ним вместе кушать, сидя на постели.
Меня прямо блевать тянуло.
Не от угря меня блевать тянуло, а от мысли, что не угорь это.
Но я кушала.
Понимаете, я хотела мистера Шекспира.
И когда он перестал болтать, ох, как мне нужно было, чтобы он сделал то, что, знала я, он сделает, когда мы покончим с пирогом.
И он сделал.
Два раза подряд.
Потом еще была одна интересная такая пьеса, где я была итальянская девушка, совсем молоденькая, Джульетта он меня звал, и пришлось мне притворяться, как будто бы лежу я мертвая в склепе (на той постели!), потому что монах-католик мне дал настоя выпить.