Миссия в Ташкент
Шрифт:
Во время вооруженных действий зимой на Ашхабадском фронте было взято в плен три индийских солдата 28-го Кавалерийского полка. У них была хорошая репутация в полку и в армии, в которой они служили. Они вели себя невозмутимо и бесстрашно. С помощью угроз и хитроумной лести большевики попытались сломить их твердость и верность своему долгу. Большевики подвергли их идеологической обработке, им пообещали свободу, если они будут пропагандировать большевистскую доктрину в Индии. Они же заявили, что вполне удовлетворены своей жизнью дома, что у них вполне хорошее правительство, и что они предпочитают такую жизнь, чем ту, что они видят сейчас в Туркестане. У меня, конечно, не было возможности увидеться с ними, но у моих друзей такая возможность была, и они рассказали мне об этом. Большевики не могли поверить, что у каких-то «угнетенных» индийцев могли быть такие взгляды и убеждения. Один из них, по имени Лал Хан, был сержантом, и после своего возвращения в Индию я сообщил о нем его командирам, и, я думаю, он был соответствующим образом поощрен. Советские военнослужащие, захватившие этих солдат в плен, были особенно удивлены хорошим качеством их обмундирования и вооружения, которое, как они потом говорили,
В течение августа 1919 года реквизиции и обыски в Ташкенте продолжились с новой силой. Я услышал о нескольких произошедших случаях.
У одной дамы, с которой я едва был знаком, было дома пианино. Считалось, очень по-буржуйски держать дома личное пианино. Все пианино реквизировали и отдавали в музыкальную школу, в которой дети пролетариев учились музыке под руководством государственных учителей. Чтобы сохранить у себя свое пианино, эта дама и ее муж стали афганскими подданными. Советские власти опасались трогать собственность афганцев, так как власти надеялись на союз с Афганистаном против империалистов. Собственность других граждан отбиралась безжалостно. Этим людям впоследствии разрешили уехать в Афганистан и, они впоследствии, наконец, добрались до Индии. Уже там, в 1920 году, я услышал о них и захотел им помочь. После прибытия в Индию их попросили описать подробности своего путешествия по Афганистану. Я взялся посмотреть написанный ими отчет об этом путешествии и обнаружил, что они скрыли в нем очень много важных и интересных деталей, о которых я был осведомлен. Из-за этого я отказался помогать им. Было очень много людей в подобной ситуации, которые честно предоставляли нам всю возможную информацию, и я не думаю, что по отношению к людям, преднамеренно утаивающим информацию по каким-то собственным мотивам, должно проявлять излишнюю благожелательность.
Другой человек, у которого стали национализировать пианино, вышел из себя и разбил свое пианино топором. Тогда его забрали в тюрьму и потом расстреляли.
Один мой друг был свидетелем сцены, разыгравшейся между женщиной — представительницей рабочего класса и Жилищной комиссии. Женщина, красиво одетая в шелковое платье, говорила председателю комиссии о бесполезности его комиссии и о том, что никто не обращает внимания на ордера, выписываемые ими. Оказывается, она сама получила ордер на дом некой дамы, и что она и вся ее семья занимает теперь весь дом за исключением одной единственной комнаты, которую оставили той даме, прежней хозяйке дома. Жалующаяся женщина — представительница рабочего класса, оказывается, получила мандат и на эту последнюю комнату в доме. Дама — прежняя хозяйка, отказалась съезжать, поэтому были посланы трое солдат, чтобы насильно выселить ее. Когда они пришли, то эта женщина заявила, что они уже расстреляли ее мужа и сына, и забрали ее дом и всю ее собственность, и что ей и ее маленькой дочери оставили только эту одну-единственную комнату. Поэтому, чем ее выгонять и из этой комнаты, она попросила солдат просто расстрелять ее с дочерью. Солдаты отказались исполнять приказание, и эта женщина с мандатом пришла на них жаловаться!
В связи со всеми этими конфискациями и реквизициями многие люди пытались продать свою мебель и другую собственность сартам в Старом городе, которые могли бы спрятать это имущество. Это было тут же пресечено изданием указа, запрещающего продажу и даже вынос мебели из домов. Таким образом, когда дом реквизировался, то вся мебель реквизировалась вместе с ним, и несчастный собственник, в конце концов, мог получить мандат на совсем другую квартиру с неудобной или неподходящей мебелью или, возможно, совсем без мебели.
В течение августа я каждое утро заходил к Матвеевым, где давал уроки французского маленькой девочке, затем шел к Андреевым за своим обедом, который мне передавали через окно. Затем частенько я шел провести послеобеденное время у Павловых, и оставался на ночь в одном из этих домов или в одном из пары других домов.
В конце августа я узнал, что ЧК информировали о том, что я нахожусь в Ташкенте, и были возобновлены усилия по моей поимке, и за домом Ноева и «двумя другими» было установлено специальное наблюдение. Так как я не знал, какие были эти два «других дома», я стал избегать Андреевых и Павловых и залег у Семенова. Это был тот человек, что чудом спасся во время массовых расстрелов в январе. Причиной возобновления всей этой активности было сообщение, присланное сотрудниками большевистской миссии в Мешхеде, о которой я писал ранее в главе пять этой книги. Напомню, что член этой миссии Калашников был освобожден и, попав к меньшевикам, был ими расстрелян. Двое же других — Афанасьев и Бабушкин, были арестованы и содержались в качестве заложников для обеспечения безопасности Тредуэла и меня. Они написали письмо властям в Ташкент, в котором сообщали, что я был в Фергане и просил взять меня и обменять на них. Они сообщали, что я нахожусь на связи с Ноевым (что было правдой), и с двумя другими людьми, с одним из которых, я думаю, действительно один раз встречался, а вот с другим — Савицким, не встречался ни разу. Это сообщение вызвало проведение секретного заседания Крайкома — сокращенное словосочетание, образованное от слов — Краевой Туркестанский комитет коммунистической партии, на котором было принято решение о возобновлении моих поисков. Воскин — один из людей, присланных из Москвы для проведения правильной линии Туркестанским правительством, был теперь шефом местного ЧК. Он показал письмо от Афанасьева и Бабушкина Ноеву и спросил у него, где я нахожусь. Когда я получил эту информацию, я понял, что дома, в которых я обычно останавливался, были вне подозрения. Я продолжил, как и раньше, ночевать по очереди в домах своих друзей, за исключением Ноева. Однажды в конце августа я получил телефонное сообщение быть в определенном доме в определенный час, чтобы узнать важные новости. Источник информации был надежным, и я туда пошел. Здесь я встретил человека по фамилии Чернов, который находился в Коканде и был вынужден каким-то образом работать на правительство. Его друг сказал ему, что я укрываюсь
Все эти обстоятельства заставили меня сильно задуматься о том, чтобы выбраться из страны, и я обдумывал возможности использования некоторых схем для достижения этой цели с помощью Мандича. Он пользовался доверием у властей, и мы пришли к выводу, что может быть осуществлен один чрезвычайно смелый план. Если я смогу с его помощью поступить на работу в секретную службу большевиков, то все подозрения в отношении меня будут сняты.
Это, конечно, было сделать нелегко, но если бы это удалось, то я мог бы организовать себе командировку куда-нибудь, откуда мог бы организовать успешный побег заграницу. Одно подразделение Красной армии было направлено на Памир, чтобы заменить там военные посты. Это подразделение вынуждено было вести по дороге к месту дислокации бои, и дорога, по которой они прошли, после них была перекрыта бандитами, с которыми им и приходилось воевать. Мой план заключался в том, чтобы быть посланным в этот отряд в качестве секретного агента, откуда можно было легко уйти в Китай, если бы я добрался до них. Один из членов этого отряда был моим хорошим знакомым. Он передавал мое сообщение отцу девочки с фотографии, бывшей у меня, о чем я писал раньше на странице 16 этой книги. Вместе с сообщением была послана и эта фотография, чтобы гарантировать аутентичность посыльного.
В начале сентября я был у Павловых, когда я услышал, что Краснов, который, как мне объяснили, был ранен во время январских боев и скрывался в доме, знает человека по фамилии Бобров, у которого было письмо ко мне из Мешхеда. Я, естественно, испугался ловушки. Возможно, оно было фальшивым, как то, что появилось незадолго до моего исчезновения. Я видел Краснова, который ручался за Боброва, но я не доверял полностью самому Краснову. Он переживал ужасное время; серьезно раненый; вместо присмотра и получения наиболее возможной помощи и ухода, он был в положении дичи, за которой охотятся, и вынужден был укрываться, испытывая постоянный страх быть расстрелянным в случае поимки. У него была простреляна нога и раздроблена кость, которая не имела шансов срастись. Как раз, когда ему больше всего был необходим покой, он был вынужден постоянно куда-то переезжать, чтобы спасти свою жизнь. Если станет известным, что где-то прячется раненый человек, он обязательно будет схвачен властями, для которых он будет бывшим белогвардейцем, поэтому по-человечески было понятно, что он должен был скрываться. Хотя я и сам, должно быть, со стороны выглядел таким же человеком. Бедняга Краснов мог самостоятельно проковылять всего лишь несколько ярдов, даже сейчас в сентябре, восемь месяцев спустя после того, как он был ранен. Некоторые из «белых» устали от состояния постоянной охоты на себя, поэтому человек мог решить спасти свою жизнь и, возможно, свободу ценой выдачи меня властям. Я не очень хорошо знал Краснова. Но я все же решил рискнуть, и в данном случае мои сомнения оказались совершенно неоправданными.
Я послал Боброву сообщение, что я готов встретиться с ним один в определенном месте в воскресенье вечером. В пятницу 5 сентября я отправился к Павловым для получения ответа с подтверждением времени и места нашей встречи. Я был взволнован перспективой получения своей первой весточки от своего соотечественника из-за пределов Советской России. Здесь я увидел Краснова, который сказал, что он должен будет увидеть Боброва этим вечером и организует встречу между нами.
В это воскресенье я ночевал у Семенова. Когда стало достаточно темно, Семенов спросил меня, не смогу ли я помочь ему передать несколько книг в один дом, так как, по некоторым причинам, он не хочет, чтобы люди в доме видели его самого. Мы вышли вместе. Светила яркая луна. Пройдя небольшое расстояние, мы прошли мимо каких-то людей, сидящих в дверном проеме дома в глубокой тени. Вдруг кто-то окликнул «Георгий Петрович!». Я не обратил внимания. Это было мое имя по паспорту Лазаря, которым я пользовался, но люди, знавшие, кем я был на самом деле, называли меня Федор Федорович, что по-русски наиболее близко соответствовало моему настоящему имени. Семенова же звали Георгий Павлович. Позвали снова, а затем за нами побежал молодой человек. Он спросил, не Георгий ли Петрович я. Я ответил «Нет». Тогда он извинился и отошел. Семенов, который, конечно, ничего не знал о письме, которое я ожидал, сказал, что он узнал в молодом человеке некоего Боброва. Я спросил у Семенова, как называется улица, на которой мы находились. Когда он мне это сказал, я понял, что эта и была та самая улица, на которой жил Бобров, у которого было письмо, поэтому я остановился, а Бобров, отошедший всего на несколько шагов, вернулся. Тогда я сказал «Письмо у вас?»
Он ответил «Там у меня в дверном проеме Краснов, который узнал вас, давайте вернемся и поговорим». Поэтому мы вернулись. Затем он мне рассказал, что когда он покидал Бахрам Али в марте, полковник Тод передал ему письмо для меня. Другая копия письма была послана в Ташкент с одним туркменом. Этот посланец, как видно, не предпринял попыток разыскать меня. Бобров отдал письмо какой-то даме, которая предположительно знала меня, но я никогда даже не слышал о ней. Она, насколько ему было известно, продолжала держать письмо у себя, он пообещал разыскать ее и вернуть письмо мне. Однако он так и не смог разыскать эту даму, а я так и не получил письма.
Я был рад тому, что увиделся в первый раз с Бобровым один, без предварительного согласования, так как я продолжал думать, что он мог быть большевистским агентом, пытающимся меня поймать, а при такой случайной встрече рядом не было людей, могущих меня арестовать.
Затем я понес книги Семенова в дом, который он мне указал. Я постучал, к окну подошли две женщины и спросили, что мне надо.
Я ответил «У меня две книги от Георгия Павловича».
Они сказали «Положите их на ступеньки крыльца и сразу уходите».