Миссия в Ташкент

Бейли Фредерик Маршман

«Неважно, поезжайте, когда захотите и присылайте информацию как можно скорее. Мне подготовят ваши документы, и на свой поезд вы сядете, когда захотите, просто сообщите им об этом в конторе. Только, пожалуйста, поезжайте как можно скорее!» С этим мы и разошлись самым дружеским образом.

Спустя день или два мы получили свои бумаги открытое разрешение на проезд, которое можно было показывать всем, кому угодно, и вторую бумагу с отметкой Секретно для того, чтобы предъявлять ее агентам ЧК и другим подобным людям. Но все-таки в самый последний момент возникла другая загвоздка.

У Мандича был сербский друг, которого звали Балчиш, он служил у большевиков и был начальником отдела контрразведки в Ашхабаде

на персидской границе. Балчиш часто обсуждал с Мандичем проблему побега из страны и возвращения в Сербию. Мандич поставил мне условие, что, если он поможет мне уехать из Туркестана, я подумаю, как помочь ему и его жене вернуться в Сербию. Теперь он хотел добавить к этой компании и Балчиша. Я сказал ему, что, если бы Балчиш мог бы присоединиться к нам в Бухаре, я согласился бы взять и его.

Когда мы делали наши последние приготовления к отъезду из Ташкента, власти получили телеграмму из Ашхабада о том, что Балчиш со своей женой и ребенком попытался убежать в Персию. Они отправились в горы на ослах, но были пойманы и возвращены в Ашхабад. А там Балчиш, потрясая револьвером и приглашая всех «подходить», заявил, что он никогда не был коммунистом, а был анархистом! Он считался одним из самых лучших и чрезвычайно полезных сотрудников, и его не хотели терять, поэтому Мандичу приказали поехать и уладить это дело в Ашхабаде, а затем вернуться в Каган и отправить меня в Бухару.

Возможно, нам было бы легче убежать из Ашхабада, чем из Бухары — там расстояние до Мешхеда было намного меньше. Мы добрались бы спокойно в Ашхабад с нашими неприступными верительными грамотами, но я подумал, что должен увидеть положение дел в Бухаре, а в Ашхабад мы могли бы, возможно, поехать позже. Этот поступок Балчиша заставил власти с некоторым подозрением относиться ко всем сербам. Возможно, что и у других есть мысли о побеге? Что же относительно самого Мандича, то мы послали несколько телеграмм в Ашхабад, чтобы выиграть время, и, в конце концов, приказы о его поездке в Ашхабад были отменены. Однако нам так и не удалось узнать, как закончилось дело Балчиша.

Возможно, будет не лишним, напомнить, что когда я в июле приехал на метеорологическую станцию в Юсупхане, военнопленный офицер сказал моему товарищу Петрову «И кто ваш английский друг?» Это был хорватский астроном по фамилии Драпсзинский. Я услышал, что он намеревается попытаться убежать обычным способом, то есть он хочет, чтобы его командировали на метеорологическую станцию Саракс на персидской границе, а там просто перейти границу с Персией. Я подумал, что это хорошая возможность сообщить Британской Миссии в Мешхеде о моих предполагаемых перемещениях, и я встретился с ним в условленном месте на улице и передал ему свои сообщения, которые были благополучно доставлены.

Мы всегда думали о возможных случаях, которые могли бы нас выдать и полностью разрушить наши планы. Мы услышали, что все поезда останавливают в пустыне за пределами Ташкента и обыскивают. Если бы такое случилось, мы намеревались присоединиться к поисковой группе. Тогда отпадали бы любые вопросы относительно нас, а мы бы получали дополнительные признаки того, что мы являемся настоящими большевистскими агентами, на случай, если бы что-то пошло не так, как надо, по дороге или в Кагане. Но предположим, что Драпсзинский был бы на нашем поезде, перевозя мои сообщения, и внезапно увидел бы меня в составе поисковой группы ЧК. Его первой мыслью будет, что я действительно большевистский агент, подбросивший ему письма! Не может ли такое стечение обстоятельств привести к какой-нибудь нежелательной сцене и выдать нас? Этот кошмар, к счастью, не случился, но это рассуждение показывает состояние наших умов в то время и говорит о том, что мы всегда думали о такого рода возможностях и готовились к ним.

Я попрощался

со всеми своими добрыми друзьями в Ташкенте с мисс Хьюстон, так смело помогавшей мне разными способами; с Ноевым, двое детей которого находятся теперь в Англии, натурализовались и оба преуспевают; с Андреевым, у которого теперь ферма во Франции; с Петровым, работавшим в течение нескольких лет в Индии и находящимся теперь в Чили; с Павловыми, Семеновым, с Александровым, мадам Даниловой и всеми теми, кто оставался в Ташкенте.

Годом позже я получил письмо от отца Мерца — чешского военнопленного офицера, который помог мне. В письме он писал, что его сын находился в заключении на барже на Неве. В конце концов его освободили или он сбежал и вернулся в свою собственную страну.

Я сшил костюм из плотной, грубой, но ноской шерстяной ткани бесцветного вида, любимого комиссарами, такой, какой носили советские начальники, и стал носить на фуражке красную звезду с серпом и молотом — символом Красной армии.

Мы должны были сесть на поезд вечером 13 октября, но отправление поезда было отложено на день. Поезда ходили очень нерегулярно. Не было никаких железнодорожных билетов, но путешественники получали мандаты, и, как предполагалось, путешествовали по какого-то рода правительственному заданию или по специальному разрешению с какой-то полезной для страны целью. Около восьми часов вечера 14 октября Мандич, его невеста и я пришли на станцию и устроились в углу товарного вагона. Никаких пассажирских вагонов не было.

Я смог вывезти из Ташкента очень немногое, но смог захватить с собой некоторые бумаги и маленькую коробочку из-под папирос, с бабочками и семенами, собранными мною в горах, и маленькую фотокамеру.

На вокзале был беспорядок и огромная толпа, через которую мы с трудом протиснулись. Мандич, однако, умело дружески разговорился с солдатом, стоявшим в охране на входе, и сказал ему, что он старый коммунист и показал ему свой партбилет. Солдат с радостью согласился помочь, и отказался от предложенных ему ста рублей, сказав, что он не может взять деньги у такого настоящего коммуниста. «Вот если бы вы были буржуи, это было бы другое дело».

Нам сказали, что поезд тронется в десять — затем в двенадцать — затем в два. На самом деле он отправился в семь пятнадцать утра пятнадцатого октября. Наш вагон был полон, и у нас троих было лишь место, чтобы сидеть на полу. Многие путешествовали еще с большим дискомфортом и даже с некоторой опасностью на крыше. В четыре пятнадцать мы прибыли в Черняево, где Оренбургско-ташкентская линия соединяется с Транскаспийской железной дорогой — 142 версты или 90 миль за девять часов и десять минут. Здесь нам пришлось покинуть наш вагон, поскольку у него перегрелась ось. Железнодорожные служащие сказали, что через несколько дней будет другой поезд, и нам надо будет дождаться его! Это было смехотворное предложение, поскольку все поезда из Ташкента, как и наш собственный, приходили переполненными с людьми, сидящими на крышах вагонов. Мы прекрасно знали, что нет и не будет никакого места для нас в любом другом поезде. Мы должны были ехать в этом. На станции было отделение ЧК, и мы направились туда, я остался снаружи, а Мандич вошел и показал им наши документы, включая «секретный» документ, подписанный Дунковым, который подтверждал, что мы являемся сотрудниками отдела Военного контроля Генерального штаба. Мы не знали, кто еще собирался отправиться в дорогу на этом поезде, но мы были, конечно, самыми значимыми пассажирами. Это было осознано, и был послан сотрудник ЧК, чтобы проводить нас в поезд и освободить место в вагоне для нас. Я сказал ему, что мы не просто должны попасть в поезд, но и что люди из контрразведки Бухары разыскивают нас и мы должны быть очень осторожными в отношении соседей, едущих с нами в вагоне.