Миссия в Ташкент

Бейли Фредерик Маршман

Буквально через коридор была комната, которую занимал Махендра Пратап. Этот человек был фанатичным индийским революционером. Во время войны он получил паспорт, чтобы посетить Швейцарию, и по этому паспорту он отправился в Германию. Здесь он возглавил группу антибритански настроенных индусов. Он был один из главных действующих лиц в деле о «Шелковом письме». [83] Эти письма, написанные на шелке, были направлены от немецкого канцлера Бетман-Гольвега, [84] правителям основных Индийских штатов, призывая их поднять восстание и выгнать британцев. Само собой разумеется, индийские власти сразу передали их британским властям. Это движение было организовано Махендрой Пратапом, который делал перевод на Хинди каждого письма. Он сформировал в Берлине «Временное правительство Индии», в котором он себя назначил президентом, а Баркатулла, находившийся в Ташкенте, был министром иностранных дел. Это тот самый Баркатулла, который бросил моего

пенджабского слугу Хайдера в тюрьму.

83

«Заговор шелкового письма» (Tehrek-e-Reshmi Rumal) (англ. The Silk Letter Conspiracy) — тайный заговор лидеров города Дева-банд (англ Deobandi) в штате Уттар-Прадеш в Индии, ставивший целью поднять панисламское восстание в британской Индии во время Первой мировой войны. Заговорщики искали поддержку со стороны Турецкой Оттоманской империи, Германии и Афганистана. Заговор был раскрыт уголовным розыском Пенджаба после захвата писем от одного из заговорщиков — Убайдаллы Синдха, находящегося тогда в Афганистане, к другому заговорщику — Махмуду аль Хасану, находившемуся в тот момент в Персии. Письма были написаны на шелковой ткани, отсюда пошло и название заговора. (Примечание переводчика).

84

Теобальд фон Бетман-Гольвег (нем. Theobald von Bethmann-Hollweg) (1856–1921) — германский политический деятель, рейхсканцлер Германской империи. (Примечание переводчика).

Когда в Германии Махендра Пратап был на аудиенции у самого кайзера, он успешно выдавал себя за индийского принца с большим влиянием. Он получил личное письмо кайзера для эмира Афганистана. По пути из Берлина в Кабул он проезжал через Константинополь, где он виделся с султаном и Энвер Пашой. В Кабуле он был принят эмиром Хабибуллой, который сказал ему, что он не мог выполнить просьбу кайзера присоединиться к немцам в войне против нас, объяснив это тем, что его страна нигде не граничит с Турцией или Германией.

Махендра Пратап вернулся с этим ответом в Германию, проехав через Россию в 1918 году, где он беседовал с Троцким. Он был в Берлине в 1919 году, когда случилась Афганская война, и он, не теряя времени, помчался на восток, где он увидел возможность нанести максимальный вред Британии. Немцы предоставили ему самолет, чтобы переправить его через границу в Россию.

На своем пути через Россию он несколько раз встречался и беседовал с Лениным. Он использовал различные псевдонимы в зависимости от обстоятельств. Если он хотел выдать себя за христианина, он представлялся как «М. Петер», если за мусульманина, то считал подходящим называться «Мухаммед Пир».

Он был, мягко говоря, эксцентричным человеком, а его главной манией была ненависть к британскому правительству. Он однажды предложил план переустройства миропорядка, основанный вряд ли на новой идее мира, основанного на справедливости. В этом плане вся Азия была самоуправляемой страной под названием Будда!

В конце концов он так надоел всем, что в своих скитаниях от Калифорнии до Японии, через Старый Свет, ни одна страна не захотела иметь с ним ничего общего. Как-то в Японии он выдавал себя за представителя Афганистана. Он был арестован и депортирован. В целом этот инцидент так плохо отразился на его взаимоотношениях с его новой родиной, что по возвращении в Кабул он был очень прохладно там принят. Впоследствии имущество Махендра Пратапа в Индии было конфисковано, но не правительством, как это было бы сделано в большинстве стран. Он было передано в доверительное управление в пользу его сына, тогда маленького, до достижения им совершеннолетия. Он должен был вновь вернуться в Японию, но так как Японии потерпела поражение в 1945 году, мы потребовали, чтобы японцы задержали Махендру Пратапа, который объявил себя «Президентом арийской армии», направленной против нас.

Мандичу было сказано, что он должен будет заняться организацией контрразведывательной службы в Кагане. Конечно, он не собирался это делать, он планировал только попасть в Бухару вместе со мной, где мы были бы вне досягаемости для советской власти. Тем не менее это его назначение поставило нас в неприступное положение среди большевиков Кагана.

К этому моменту я почувствовал себя уверенно в своей новой должности военнослужащего советской армии и чувствовал себя в полной безопасности от возможного обнаружения и ареста. В Ташкенте мне удалось получить доступ к документам из архива Генерального штаба и книгам из их библиотеки. Среди них я нашел копию книги лорда Роналдши «Спорт и политика под небом Востока», из которой я вырвал карту, которая должна была помочь мне на моем пути из Бухары в Мешхед.

Как удачно оказалось, что я не путешествовал со своим румынским паспортом, так как в гостинице было несколько румын, работающих в ЧК.

Мандич посетил начальника отдела Военного контроля, которого, как предполагалось, он должен был сменить. Здесь ему передали чрезвычайную телеграмму от начальника Генерального штаба в Ташкенте «Пожалуйста, сообщите всю имеющуюся у вас информацию» [85] «англо-индийского полковника Бейли». Как раз перед нашим отъездом из Ташкента Мандич узнал, что в Ташкенте была получена радиограмма из Индии относительно меня, и что власти сделали несколько запросов и узнали, что я был в Фергане, а затем уехал в Северный Афганистан. Возможно, что эту информацию властям

сообщили некоторые из моих друзей, знавших, что я собираюсь в Бухару, и надеявшихся, что я нахожусь уже на безопасном расстоянии. Мы придумали ответ на эту телеграмму такого содержания. «Из донесения секретных агентов нам стало известно, что Бейли был в Фергане в декабре прошлого года. В января во время восстания Осипова, он был в старом городе Ташкента. В сентябре трое европейцев в национальных одеждах, один из которых, по описанию, подпадает под «словесный портрет» Бейли, покинули Паттар Кессар на северной границе Афганистана, направляясь в Ширабад (город в Восточной Бухаре). Предполагается, что оттуда он либо возвращается в Фергану, либо собираются на Памир. Все это было известно Финкельштейну».

85

Далее текст телеграммы был зашифрован

Финкельштейн [86] был одним из комиссаров, расстрелянных Осиповым в январе. Его жена продолжила коммунистическую пропаганду, особенно среди сартских женщин и детей. Я подумал, что упоминание этого человека могло бы привести власти к серии трудных и бесполезных запросов. Главной целью нашего ответа было привлечь внимание властей к другой части страны. Но мы так никогда и не узнали, был ли какой-то прок от нашей телеграммы.

«Словесный портрет» была любимой фразой секретных служб, которую добавил Мандич, чтобы придать больше подлинности отчету!

86

Вульф Наумович Финкельштёйн (1885–1919) в 1919 году был з ам. пре д с е дате ля Ташкентского совета. Погиб во время антисоветского «Осиповского мятежа» в январе 1919 года. (Примечание переводчика).

Большевистские агенты в гостинице смотрели на меня, как на отчаянного храбреца, который ради дела советской власти готов принять ужасную смерть в Бухаре. Напоминаю, я был шестнадцатым шпионом, засылаемым туда. Я избегал этих людей, как только мог. Они расспрашивали Мандича, как я собираюсь попасть в Бухару — город, окруженный стеной, все ворота которого охраняются, а всех, кто в него входит, особенно европейцев, тщательно обыскивают и допрашивают. Он сказал, что это полностью мое дело, и он сам ничего не знает. Один человек спросил меня об этом, но я прервал нашу беседу, сказав, что я не могу никому раскрывать свои планы. На самом деле я должен был взять письмо, полученное от Мир Баба, бухарского консула в Ташкенте, и отдать его бухарскому консулу в Кагане, чтобы получить от него разрешение попасть в город. Я пошел к нему домой. Хорошо одетый бухарец в большом белом тюрбане сидел в сводчатом проходе, выходящем на улицу. Когда я подошел, вышел своего рода секретарь и спросил меня, что мне надо. Я сказал, что у меня было письмо для Бия (бухарское слово для обозначения Бея [87] ). Он указал на бухарца в сводчатом проходе. Я было направился к нему со своим письмом, но в ответ на это секретарь, грубо оттолкнув меня, велел мне отойти, снять свою фуражку и ждать, пока он передаст мое письмо бию. Что я и сделал. После прочтения записки Мир Баба бухарский чиновник отдал приказание своему секретарю, и тот принес своему начальнику бумагу, на которую он поставил печать. Эту бумагу отдали мне, это и было моим разрешением попасть в город.

87

Бей — тюркский титул и звание, военное и административное, идущее первоначально от общетюркского титула Бэк — вождь. (Примечание переводчика).

Когда это было сделано, я вернулся к Мандичу, и мы с ним отправились в бухарскую столовую, где поели очень неплохой шашлык и плов. Кушали мы там с удовольствием после нашего довольно легкого рациона во время железнодорожного путешествия, хотя эта еда и была много лучше, чем что-либо доступное из еды в Ташкенте, она не шла ни в какое сравнение с едой, которая оказалась потом в Бухаре, находящейся под буржуйским правлением. Потом мы направились в нашу комнату в гостинице. Я прошел мимо Махендры Пратапа, сидящего на скамейке в небольшом саду. Я раньше видел его фотографию в очках. Этот человек читал без очков, и я сказал Мандичу, что это не мог быть этот человек. Потом мы заметили, что, хотя он и не был в очках, они лежали на скамье около него, и мы убедились, что это действительно был индийский революционер. То, что он рассматривался как важная персона, подтверждалось непрерывным потоком принимаемых им сообщений и посетителей. В этот день он несколько раз получал сообщения, которые приносили афганские кавалеристы в униформе. Эти люди были гораздо умнее и проворнее, чем солдаты, которых я впоследствии видел несколько раз и в Кабуле и в Торкхаме, афганском пограничном посту в Кибере.

Я хотел поговорить с Махендрой Пратапом и, решил, дождавшись, когда он будет один, нахально зайти к нему. Живя в этой гостинице, я мог быть только «настоящим советским функционером», и у него не должно было быть никаких подозрений в отношении меня. Когда стемнело, я пошел прогуляться в сад, чтобы видеть, был ли Махендра один. Он был в комнате, разговаривая с молодым европейцем. Окно было немного открыто снизу, и я благодаря этому услышал, что язык был немецким. Тогда я вернулся к себе в комнату, чтобы дождаться отъезда его немецкоговорящего друга. Я сидел там один, когда раздался стук в дверь.