Мистер О
Шрифт:
Когда Тайлер открывает рот, чтобы сказать мне последнюю новость, инстинктивно мои внутренности сжимаются.
— О, и еще кое-что, — говорит он.
— Что?
— Джино переводит шоу в Лос-Анджелес.
Это словно удар по почке. Я не могу говорить. У меня отвисает челюсть, а слово «Лос-Анджелес» крутится в голове. Я хватаюсь за край стола, чтобы успокоиться.
— Лос-Анджелес? — хрипло говорю я так, будто никогда не слышал об этой чужеродной земле.
— Именно там базируется широковещательная
— Да, Западное побережье — это круто, — говорю я, но в моем голосе нет эмоций.
Он, должно быть, это чувствует, потому что хлопает меня по плечу и сразу же переходит ко всякой ободряющей болтовне.
— Это кардинальная перемена, Ник. Ты — звезда, а это такая возможность, которая отправит тебя в стратосферу, — говорит он, поднимая руку, чтобы наглядно продемонстрировать это. — Это разреженный воздух, друг мой.
— Так и есть, — говорю я монотонно, так как все мои планы рушатся. Это даже не наковальня, а тяжелый камень в кишках.
Потому, что он прав. Это превосходная возможность, так что со мной не так? Работа. Больше всего на свете я люблю свою работу. Моя карьера — это моя страсть, и это шоу воплощает все мои мечты. Но когда я стою здесь, посреди кофейни, и слушаю самую великолепную новость в моей жизни, я не думаю о работе.
Я думаю о том, чего не будет в Лос-Анджелесе. Точнее кого.
Харпер, растянувшейся на моей кровати.
Лос-Анджелес обладает полным отсутствием женщины, без которой, как я понял, не могу жить.
Я делаю глоток кофе, ставлю кружку на стол и задаю трудный вопрос.
— Это все звучит великолепно. Но есть кое-что, что я хочу узнать.
Тайлер практически подпрыгивает на месте.
— Все что угодно. Давай.
— Что, если я откажусь?
Рот Тайлера открывается в форме буквы «О».
— Дело в том, что Джино уже подписал контракт с другим шоу и поставил его на твое эфирное время.
В течение нескольких секунд я обдумываю это.
— Что же, тогда это все меняет, не так ли?
Глава 35
Когда я открываю входную дверь, Харпер завязывает волосы в хвост. Она сидит на моем кухонном столе, скрестив ноги и болтая ими взад-вперед. Она надела джинсы, свитер и сапоги. У нее, наверно, целая гардеробная внутри этой гигантской сумки.
При виде меня на ее лице появляется лучезарная улыбка.
— Приветик, — ее голос кажется легким и веселым.
— Привет, — мой голос напротив, кажется, весит две тонны.
Она хмурится.
— Что случилось?
Я перевожу дыхание и сдираю пластырь.
—
Она сползает со стола, ее сапоги опускаются на пол с громким стуком. В ее глазах мелькает удивление.
— Правда?
Я киваю. Я должен быть счастлив. Должен праздновать.
— Широковещательная сеть. Лучшее эфирное время. Больше денег. Больше зрителей. Бла-бла-бла. В принципе, я буду обеспечен на всю жизнь.
Харпер кивает и сглатывает. Вдыхает, а затем выдыхает. Поглядывает вниз. Вертит рукава своего свитера.
Она поднимает подбородок. Выражение ее лица становится серьезным, но на одно мгновение на ее лице отражается волнение. Если вы погуглите «покажите мне взбудораженное лицо», то в результате поисковик выдаст вам ее фотографию.
— Это потрясающе. Так невероятно. Я всегда знала, что ты станешь еще большей звездой, — она подходит ближе ко мне и обнимает, поздравляя.
Это такое приятное чувство, обнимать ее вот так, но, в то же время, это кажется таким неправильным. Потому что этот момент должен проходить совсем не так. Она обнимает меня так, как обнимала бы сестренка Спенсера.
Я отодвигаюсь от нее.
— Мне придется переехать в Лос-Анджелес.
— Похоже, что так, — говорит она, и, клянусь, я слышу, что ее голос дрожит.
— Харпер, — говорю я, но не знаю, что на самом деле сказать. Как я могу писать и рисовать все эти сюжетные линии каждую неделю, но не могу придумать, что сказать этой женщине, смутившей меня? Ах, да. Потому что мое шоу — комедия, а жизнь прямо сейчас становится похожей на любовный роман, только я понятия не имею, как это все работает. Как, черт возьми, хоть кому-то удается дойти от драматического момента к счастливому финалу? — Что насчет нас?
— А что насчет нас? — повторяет она, удерживая мой взгляд своим. Ее тело — прямая линия, и волны напряжения, возможно, ожидания, исходят от нее.
— Что будет с нами, если я перееду в Лос-Анджелес?
— Ник… — она вздыхает так, будто ей нужна подзарядка. — Это огромная возможность для тебя.
— Да, я знаю. Но это, — говорю я, указывая рукой сначала на нее, а потом на себя. Почему никто никогда не говорит о том, как сложно разобраться в своем сердце? Похоже на то, будто с вас срезают слой кожи, — это только начало, верно?
Харпер кивает, но ничего не говорит. Она смыкает губы, и они образуют прямую линию, а затем она смотрит на часы.
— Я, эм, у меня назначена встреча. Я совсем о ней забыла. Это курсы, которые я посещаю. Учу новые фокусы и все такое. Мне нужно идти. А еще стирка. Мне нужно сходить в прачечную.
Нет, я хочу закричать: «Ты не можешь уйти. Скажи мне остаться. Скажи, что ты хочешь меня больше всего на свете».
Но почему я не могу сказать ей все это? Я пытаюсь говорить, но ничего не выходит. Я пробую еще раз.