Мистический Петербург
Шрифт:
— Вот же сволочи жили, сразу видно, что не на трудовые доходы. Одно слово — эксплуататорский класс!
Во время Великой Отечественной войны Ропшинский дворец сильно не пострадал. Разрушения, конечно, были, но не такие колоссальные, как, например, в Петергофе. В начале 60-х годов власти озаботились дальнейшей судьбой исторического памятника. На заседании областных работников культуры обсуждался вопрос об открытии во дворце музея. Правда, планы музейщиков нарушил тов. Чигаркин, секретарь гатчинского горкома КПСС.
— Музей, товарищи, хорошо. Наша партия одобряет музеи. Но, товарищи, советский народ
Однако санаторий так и не появился. Причиной тому стала нехватка средств, а возможно, была и другая причина.
В начале перестройки на реставрацию Ропшинского дворца была выделена крупная сумма денег. В рекордно короткие сроки дворец залечил все свои «раны» и приобрел первоначальный вид.
Но в 1987 году случился пожар. Однажды ночью дворец загорелся и выгорел дотла. От огня уцелели лишь некоторые флигели и службы дворцового комплекса. Была ли это роковая случайность или преднамеренный поджог, установить не удалось.
Начало
Сегодня дворец в Ропше представляет печальное зрелище: рухнувшая крыша, пустые глазницы окон, осыпающаяся кладка, облупившийся фасад. Вокруг здания растет высокий бурьян и кусты. Обширное поле перед дворцом, где некогда император Петр Федорович любил кидаться камнями, занято футбольной площадкой. На дальнем краю площадки находится братское захоронение советских солдат, погибших при освобождении Ропши в годы войны, и отдельные послевоенные захоронения советских летчиков, погибших при выполнении полетов. Дворцовый сад запущен и дик. Пруд напоминает болото.
Тем не менее до недавнего времени вся территория дворцового комплекса (за исключением площадки, сада и пруда) была обнесена высоким деревянным забором и охранялась сторожем со злыми собаками.
Первыми приближение чего-то нехорошего и страшного почувствовали местные мальчишки и гопники. Для ребят руины дворца даже несмотря на охрану были излюбленным местом игр и поисков кладов. Алкоголиков влекла сюда возможность спокойно выпить и что-либо украсть, чтобы после продать за бутылку.
Однако с конца лета и те, и другие предпочитали больше во дворец не ходить и с опаской поглядывали на него с приличного расстояния.
Гопарь по прозвищу Сникерс так объяснял ситуацию:
— Тревожно, нечисто там как-то стало. Ходишь и чувствуешь, будто на тебя кто-то невидимый зекает пристально и недобро.
Подружка Сникерса гопариха Люстра шмыгнула красным носом и тоже добавила:
— Я однажды тень чью-то в подвале заметила. Странная такая тень, вроде бы человеческая, а вроде бы и нет. Я от страху тогда все бутылки пустые там кинула. Меня Сникерс еще за эти бутылки так отмантулил, три дня в лежку лежала. Только оклемалась, а он, иди, говорит, дура, в подвал за бутылками, чего добру пропадать. Но я туда больше ни за что не пойду, хоть мешок золота там положи.
В толпе местных жителей,
Вторыми почуяли близкое зло сторожевые собаки — Чубайс и Гайдар. До сентября месяца они представляли собой само воплощение злобы и ярости. От их острых клыков нередко доставалось мальчишкам, гопарям и любопытным туристам. Но с наступлением сентября Чубайс и Гайдар превратились в забитых, трусливых существ. При приближении темноты они, поджимая хвосты, начинали скулить и метаться. Ни уговорами, ни пинками собак нельзя было заставить идти со сторожем в ночной обход территории.
— Да что вы, сволочи, взбесились, что ли! — орал на них сторож Гаврюхин, но, так ничего и не добившись, уходил в ночь один, проклиная собак, дворец, свою жизнь и гребаную демократию.
В середине сентября Чубайс и Гайдар сорвались с привязи и убежали, предпочтя «бомжевать», нежели нести охранную службу и получать ежедневную миску похлебки.
А следом за собаками с работы сбежал и сторож Гаврюхин. Свидетели, в частности бабка по прозвищу Сизая, живущая близ дворца, видели, как среди ночи сторож, подвывая и взвизгивая, панически бежал к своему дому. Утром он объявился в продуктовом магазине и купил два ящика водки, чем немало удивил местную публику. Ведь всем было известно, что Гаврюхин — мужчина во всех отношениях положительный и горькой не балуется. Однако больше всего озадачивал его внешний вид. Сторож был явно чем-то смертельно напуган, затравленно озирался и вздрагивал. Но главное — он был абсолютно седой! На все расспросы сторож ничего не отвечал. Он закрылся в своем доме и ударился в беспробудное пьянство. Пьянствует и поныне, а в тех любопытных, которые пытаются выяснить, что же с ним приключилось той ночью, Гаврюхин мечет пустыми водочными бутылками, калошами и кирзовыми сапогами.
Исчезнувший
Однако вакантная должность сторожа долго не пустовала. В день его «дезертирства с трудового фронта» по разнарядке Гатчинского иммиграционного отделения в Ропшу на постоянное место жительства прибыл южный человек. Был он одинок, чрезвычайно смугл, по-русски говорил плохо, еще хуже понимал и имел настолько труднопроизносимые имя и фамилию, что ни один ропшинец правильно выговорить их так и не смог. Поэтому приезжего окрестили просто — Чуркой или Чучмеком, кому как больше нравилось. Местная поселковая власть в лице г-на Крюкова мгновенно определила профессиональные качества мигранта и тут же трудоустроила его сторожем при дворце. На разъяснение новому работнику прав и обязанностей было «убито» часа полтора.
— Это исторический объект, понял? — как глухому, орала поселковая власть южному человеку. — Его надо охранять, смотреть, чтобы посторонние тут не шлялись, костров не жгли, кирпичи, доски не воровали. Ночью спать нельзя, не положено, за это секир-башка сделаю, понял? Жить будешь тут же, во флигеле. Ну, якши, все ясно?
— Аллах акбар! — гортанно ответил новый сторож.
Свою службу Чурка нес исправно. День и ночь ходил по охраняемой территории, пел заунывные песни и зорко следил за порядком. С любопытными туристами был не в меру горяч.