Мистификация
Шрифт:
КЛИФФОРД: Сколько, ты говоришь, длилось это путешествие – три дня?
ХОВАРД: Очень плохой визит. Ошибка. Он придал хорошим воспоминаниям об Эрнесте осадок этого неудачного путешествия. Я до сих пор ужасно сожалею, что не знал его молодым, что мы не дружили тогда. Если бы я видел его в те годы, скажем с сорок шестого по шестидесятый год, это бы полностью изменило всю мою жизнь. Но вмешались обстоятельства, а путь, которым стоит следовать, виден не всегда; мы потеряли контакт. Я упустил время, так и не увидел его снова. Был очень, очень огорчен, когда услышал о смерти Хемингуэя. Не то чтобы я возражал
Однажды июльским утром около одиннадцати тридцати Дик произнес:
– Хорошо, Ховард, а теперь скажи мне...
И тут в дверь постучали. Такое уже случалось четыре или пять раз, и всегда наша реакция была одинаковой: миг каменного молчания, а потом взрыв активности.
– Дерьмо! – возопил мой друг и выпрыгнул из кресла.
– Минуту! – крикнул я. – Un momento, por favor. – Затем отключил микрофоны, набросил покрывало на магнитофон, открыл верхний ящик картотечного шкафа, засунул туда рукопись Дитриха и завалил ее страницами с записями наших бесед.
Дик метался по комнате, переворачивая голубые папки так, чтобы не были видны названия на корешках, закрывая книги, открытые на страницах с обличительно подчеркнутым текстом, и пытаясь убрать все улики, способные вывести нас на чистую воду.
– Хорошо, – сказал он, разгибаясь, покраснев от натуги. – Все чисто.
Я на цыпочках, босыми ногами по красным половицам, подошел к двери, открыл ее – и увидел Нину. Она была в выцветших светло-голубых брюках, мужской рубашке, завязанной узлом на поясе, и белых парусиновых туфлях.
– Привет, дорогой, – сказала баронесса, лучезарно мне улыбаясь. Нина выглядела слегка бледной из-за длинных пасмурных месяцев в Лондоне, но как всегда прекрасной и желанной.
Я приложил палец к губам и мотнул головой в сторону Дика, складывающего какие-то книги обратно на полку. Она знала, что я работаю вместе с ним над нашей мистификацией; но он не знал о ее осведомленности.
Нина села на краешек кровати, и мы втроем недолго поговорили. В конце концов я сказал Дику:
– Послушай, у нас тут есть одно личное дело. Надо его обсудить. Так что давай проваливай и возвращайся после обеда.
– Ага, – хмыкнул мой друг с озорным блеском в глазах. – Личное дело.
– Послушай, – сказал я Нине позднее. – Это не то место и не то время. Давай не испытывать удачу. Не хочу, чтобы Эдит о нас узнала, иначе это разрушит все – тебя, меня, ее. Твой бракоразводный процесс с Фредериком вылетит в трубу. Он выставит тебя виновной стороной.
– Хорошо, – ответила Нина.
– Осенью я полечу в Штаты. Там и встретимся.
Часть третья
Нельзя обмануть честного человека.
Глава 10
Дом номер один у полосы прилива
Где-то в конце августа, ближе к вечеру, когда я уже собирался на Салинас искупаться с детьми и поплавать
Но все эти месяцы каждый раз, когда Беверли звонила, а у меня снова и снова сосало под ложечкой от страха, она с легкостью развеивала мои опасения, спрашивая, как идут дела, и частенько сворачивая на корпоративную мечту "Макгро-Хилл", что книга станет не просто авторизованной биографией, но полноценной автобиографией. Я клал телефонную трубку на рычаг, жар вновь обновленной самоуверенности заменял страх, а заглавная песня проекта "Октавио" триумфальными фанфарами звучала в моей голове: "Пока все в порядке..."
В общем, к концу августа я устал, вымотался, но был полон уверенности и горделивой надменности. Мы работали не покладая рук, и кассеты с интервью были почти готовы. Если говорить о Ховарде, то этот человек исполнял все роли в современной опере, а его голос из самого обыкновенного превратился в изысканный – этот парень не позволял себе фальшивить. Мы стали чревовещателями, но так всегда происходит в литературе: однажды марионетка начинает петь сама, а чревовещатель, писатель, просто слушает, записывает и удивляется. Я уже видел величие жизни нашего героя, принимающее вполне определенную форму на бумаге, и как-то сказал Дику:
– Знаешь, у меня такое чувство, как будто я знаю об этом человеке – имею в виду, не просто факты биографии, а самого человека, – больше всех на свете.
– С одним возможным исключением и одним определенным, – поспешил разуверить меня коллега.
– Хорошо, хорошо. Ты – возможное исключение. А кто определенное?
– Как насчет Ховарда? Про него ты забыл?
– Вполне может быть. Я ведь говорил, что он ограничен стеной. Но ты думаешь, будто Хьюз хорошо знает сам себя? Думаешь, он понимает, почему так ненавидит микробы? Мы знаем почему. Мать сказала ему, что от кукурузного хлеба можно заразиться проказой, а в двадцать девятом году актриса заразила беднягу триппером. Не думаю, что сам он знает об этом.
– Не слишком-то увлекайся, – предостерег меня мой осторожный друг. – Это вымысел. Мы все это сочинили. Не забывай. Так можно запросто сойти с ума. Стать шизофреником. Боже мой, прямо вижу, как все это заканчивается, а ты заходишь в офис компании "Хьюз тул" и пытаешься отдать приказы Реймонду Холлидею и Честеру Дэвису.
– А это вполне можно устроить. Всего-то надо написать за него завещание. Он сделает меня своим наследником. "Я, Ховард Хьюз, – принялся декламировать я торжественным голосом, – находясь в здравом уме и твердой памяти, своей волей завещаю Клиффорду Ирвингу все свое состояние за мужество, проявленное им при написании моей автобиографии, и дарованное мне бессмертие в образе прекрасного человека, гораздо лучшего, чем я когда-либо был..." Как думаешь?