Митроны

Дятлов Юрий Васильевич

С точки зрения требований устава согласие Хрущёва добровольно оставить свой пост имело решающее значение, поскольку Президиум ЦК не имел права снять его по собственной инициативе. Однако таким правом обладал Пленум ЦК, и тот был созван 14 числа при участии 153 из 169 полномочных членов и 130 из 149 кандидатов в члены ЦК. Свою вступительную речь при открытии пленума Брежнев завершил обличением безответственной политики, проводившейся Хрущёвым: «Президиум ЦК КПСС, имея в виду сложившуюся неприемлемую ситуацию, единогласно признал необходимым срочно созвать Пленум Центрального Комитета партии и вынести этот вопрос на рассмотрение и решение Пленума» [378] . Октябрьский (1964 г.) пленум стал единственным случаем законного снятия с поста высшего руководителя партии. В определённом смысле он представлял собой пример традиционной для Политбюро (Президиума) ЦК политики. Хрущёва сняли потому, что он утратил поддержку большинства членов Президиума, а пленум просто ратифицировал это решение. Даже в 1957 г. Хрущёв победил благодаря достаточной поддержке в Президиуме, чтобы задержать принятие им окончательного решения. Но в 1964 г. Хрущёв не имел возможности апеллировать к пленуму, как он это сделал в 1957-м, поскольку утратил доверие рядовых членов ЦК. В 1957 г. члены антипартийной группы не решились созвать пленум, но в 1964 г. заговорщики немедленно собрали его, зная, что Центральный Комитет поддержит их против Хрущёва.

378

Как снимали Н.С. Хрущёва. С. 8, 15.

Как уже отмечалось выше, фундаментальное значение для этого периода

имеет вопрос, почему элита ЦК поддержала Хрущёва против большинства в Президиуме в июне 1957 г., но отвергла в октябре 1964 г. Хотя первый эпизод драматичнее, но менее загадочен. Первый секретарь контролировал Секретариат Центрального Комитета, назначая в него своих выдвиженцев в 1953–1955 гг., которые на XX съезде партии были избраны в состав ЦК. Но если он обладал столь широкой поддержкой людей, обязанных ему своим выдвижением, то почему его старые товарищи по Политбюро отважились составить заговор против него в 1957 г.? И почему после семи лет патронирования своих выдвиженцев, проведения двух партийных съездов (XXI и XXII) и значительного обновления персонального состава элиты Хрущёв не сумел сохранить поддержку ЦК против новой группы заговорщиков?

Некоторые ответы на эти вопросы очевидны и уже приводились. Возраст Хрущёва, его властность и непредсказуемость говорили против него. Он допустил несколько политических ошибок. Он оттолкнул от себя руководителей экономики, уставших от его экономических экспериментов и ошибочных решений, своими разговорами о сокращении армии он настроил против себя руководителей военной промышленности и генералитет, а партийный аппарат был недоволен затеянным Хрущёвым в 1962 г. реформированием партии. В борьбе за власть ключевые позиции всегда принадлежали высшим исполнительным партийным органам, но к 1964 г. у Хрущёва в Президиуме ЦК остался один, причём очень осторожный сторонник, — Микоян. В 1957 г. расстановка сил в Президиуме была почти равной. Эмигрант-советолог Авторханов утверждал, что Секретариат — «постоянное и единственное сосредоточение активной политической власти» — сыграл в обоих случаях ключевые роли. Если во времена неудачного заговора 1957 г. «болтуны» из Президиума обладали только моральным авторитетом, то заговор 1964-го «был полностью сконструирован Секретариатом Центрального Комитета» [379] . (Правда, Авторханов не объясняет, как сумел Хрущёв утратить контроль над Секретариатом, который он сам и возглавлял. Брежнев стал секретарём ЦК только в июне 1963 г. и до следующего лета всё ещё занимал пост Председателя Президиума Верховного Совета. Вместе с тем Шелепин и Суслов, бывшие главными движущими силами заговора, являлись секретарями ЦК.)

379

Avtorkhanov A. The Communist Party Apparatus. — Chicago, 1966. P. 224.

Но существуют и другие объяснения этих событий. Элиту Центрального Комитета можно рассматривать как широкую группу с определёнными собственными интересами. Это ощущалось ещё в 1920-е и в начале 1930-х гг., и Сталин со своими соратниками мог справляться с этим явлением лишь посредством крайне жёсткого политического террора. Но после его смерти насилие или даже просто угроза насилия стали недоступны для руководителей партии. Всякий представитель высшего руководства, будь то член антихрущёвской группы в 1957 г. или сам Хрущёв, в 1964 г. утративший доверие Центрального Комитета, становился крайне уязвимым. Хрущёв в борьбе со своими противниками в 1957 г. был вынужден учитывать мнения части элиты. Позднее Р.Г. Пихоя доказывал, что июньский (1957 г.) пленум являлся в равной мере победой интересов как партийного аппарата, так и самого Хрущёва [380] .

380

P.Г. Пихоя считает, что союзниками Хрущёва в 1957 г. были партаппаратчики, надеявшиеся с помощью Хрущёва сохранить стабильность своего положения и усматривавшие в нападках на него как на первого секретаря ЦК КПСС угрозу самим себе как первым секретарям республиканских и региональных комитетов партии. Поэтому реальным победителем на июньском пленуме стал именно партийный аппарат, а Хрущёв фактически являлся его заложником. Падение в октябре 1957 г. маршала Жукова, выступавшего против партийного контроля в армии, стало ещё одной победой партийного аппарата (Пихоя Р.Г. О внутриполитической борьбе в Советском руководстве в 1945–1958 гг. // Новая и новейшая история. 1995. № 6. С. 13.

Власть, основанная на покровительстве высших руководителей по отношению к своим выдвиженцам, стала гораздо более ограниченной с окончанием террора. Хрущёв не мог полностью контролировать даже собственных протеже в Президиуме ЦК, не говоря уже о более широких кругах партийной элиты. Правила игры изменились. В 1964 г. Хрущёв пошёл против течения, причём дело было не только в том, что он затрагивал общие интересы широких кругов партийной элиты, свою роль сыграла также смена поколений элиты и растущее доминирование в ней представителей второго поколения. Хрущёв был последним ставленником Сталина, а также, после изгнания с помощью ЦК в 1957 г. его сверстников, и последним представителем первого поколения элиты в высшем руководстве партии. Брежнев же и его сподвижники по заговору против Хрущёва в 1964 г., относились уже к её второму поколению [381] .

381

Елена Зубкова проводит различие между средним поколением, к которому принадлежали Хрущёв (и Маленков), и молодым поколением. См.: Зубкова Е.Ю. Маленков и Хрущёв. Личный фактор в политике послесталинского руководства // Отечественная история. 1995. № 4. С. 103–105.

Все члены Центрального Комитета, о которых подробно рассказывалось выше (Андреев, Патоличев, Байбаков, Журин, Новиков и Егорычев), поддерживали большинство ЦК во времена кризисов 1957 и 1964 г. Андреев к времени снятия Хрущёва уже находился на пенсии, но на июньском (1957 г.) пленуме ЦК он с невероятной яростью набросился на членов антипартийной группы, причём его выступление было выдержано в терминологии времён Большого террора. По его словам, их заговор являлся «тяжелейшим преступлением, заслуживавшим самого сурового наказания». Андреев сравнил их с врагами Сталина — троцкистами, правыми и зиновьевцами. Что касается Патоличева, то он, хотя члены антипартийной группы рассматривали его в качестве надёжного кандидата на пост главы КГБ, оказался в первых рядах нападавших на них. Он уже имел опыт столкновений с Кагановичем во время работы в 1940-х гг. на Украине, а в 1956 г. его направили в Министерство иностранных дел, чтобы ослабить влияние Молотова. Он находился в числе тех 20 членов ЦК, которые 21 июня 1957 г. были делегированы в Президиум с требованием созыва пленума. Тем не менее Патоличев так и остался при Хрущёве на вторых ролях и очень критически отзывался в своих мемуарах о его «субъективизме» в вопросах сельского хозяйства. Поэтому он, должно быть, чувствовал удовлетворение падением первого секретаря [382] . Байбаков оценивал Хрущёва двойственно, утверждая, что ценил «…Никиту очень высоко, но только в первые пять лет». Это было суждение технократа. Байбаков мало комментировал роль Хрущёва в процессе десталинизации, но хвалил его за освоение целинных земель, расширение площадей для выращивание хлопка, перевод железных дорог на тепловозную тягу и развитие крупнопанельного домостроения [383] . Байбаков был одним из тех, кто выиграл от повышения Хрущёва. Его в середине 1955 г. назначили главой центрального планирующего органа, он поддержал Хрущёва в 1957 г. Сразу после изгнания его довоенного начальника Кагановича из ЦК, Байбакова направили на собрание в партийную ячейку, где тот состоял на партийном учёте, чтобы попытаться инициировать исключение «железного наркома» из партии (которое состоялось только в 1962 г.). Однако к 1958 г. Байбаков, защищавший централизованное управление экономикой, впал в немилость. Он также от всей души ненавидел хрущёвскую манеру публично унижать своих подчинённых. Хотя он возвратился в Москву в 1963 г., Хрущёв был убеждён, что Байбаков входил в число руководителей, плетущих заговоры против него. Байбаков настаивал на том, что он не участвовал ни в каких кознях против Хрущёва, но, учитывая его неприязненные отношения с первым секретарём, испытываемое

им смятение от предлагаемых тем «волшебных средств» для подъёма экономики и разделяемую им открытую критику Хрущёва в Президиуме, Байбаков чувствовал, что больше не может с ним работать. Он, безусловно, приветствовал события октября 1964 г.

382

Молотов, Маленков, Каганович, 1957. С. 96, 99, 168, 170–177, 346–351, 477. Патоличев Н.С. Совестью своей не поступлюсь. — М., 1995. С. 163, 247. К сожалению, мемуары Патоличева заканчиваются 1956 г.

383

Интервью Н.К. Байбакова. 1992. SEP. Поскольку Байбаков был непосредственным участником разработки ранних хрущёвских экономических реформ, не удивительно, что он оценивает их в своих воспоминаниях позитивно (см.: Байбаков Н.К. Сорок лет в правительстве. С. 214).

Журин, принадлежавший ко второму эшелону партийных руководителей, предстаёт (в своих собственных оценках) узколобым «истинным коммунистом», но он был по крайней мере честен в своём расположении к Брежневу. В своём интервью, данном почти 30 лет спустя после описываемых событий, Журин всё ещё повторяет старую официальную формулировку объяснения того, что произошло в октябре 1964 г.: «Пленум удовлетворил просьбу Н.С. Хрущёва об освобождении от исполнения им своих обязанностей» [384] . Вместе с тем на Журина, как и на Байбакова, Хрущёв, кажется, производил положительное впечатление своим вниманием к сельскому хозяйству, в особенности к освоению целинных земель. Новиков подчёркивал необходимость дисциплины и ритмичности в работе оборонной промышленности, проводя параллели с военными годами, как будто главная цель социализма заключалась в максимальном производстве вооружения. Он не питал особой любви к Хрущёву: «Брежнев, когда тот был здоров, был не хуже Хрущёва и ничуть не менее энергичен, чем Сталин». Вместе с тем у Новикова имелись личные воспоминания о репрессиях, и он полагал, что подручные Сталина виновны в них даже больше него самого [385] . Это должно было настраивать его критически по отношению к старой гвардии — Молотову, Маленкову и Кагановичу, в 1957 г. В любом случае он последовал за своим патроном Козловым, который поддержал Хрущёва во время кризиса, связанного со свержением антипартийной группы. Новиков, безусловно, критически относился к Хрущёву в последний период его правления, и, как нам известно, был уволен Хрущёвым в 1962 г. Он знал планы заговорщиков в 1964 г. и готовил тексты критических выступлений против Хрущёва на октябрьском пленуме для себя и своего шефа Д.Ф. Устинова.

384

Интервью Н.И. Журина. SEP.

385

Интервью В.И. Новикова. 1992. SEP.

Хотя Егорычев не входил в состав ЦК в 1957 г., он, очевидно, был согласен с Хрущёвым в его сопротивлении антипартийной группе: «Они пытались вернуться к сталинским временам и методам, они не имели права сместить Хрущёва, поскольку его назначали не они, а Пленум ЦК КПСС» [386] . Будучи в 1957 г. первым секретарём Бауманского райкома партии, Егорычев, возможно, следовал за Екатериной Фурцевой, занимавшей в то время пост первого секретаря Московского горкома и поддерживавшей Хрущёва. Несмотря на это Егорычев приветствовал снятие Хрущёва в октябре 1964 г. и был готов выступить на пленуме против него. Для Егорычева поддержка Хрущёва в 1957 г. и его отвержение в 1964 г. являлись последовательной позицией. Он полагал, что именно Хрущёв отступил от принципов XX и XXII съездов, поскольку оказался неспособен избавиться от сталинского наследства. Егорычев, по его словам, оказался среди тех, кто старался укрепить решимость Брежнева в критический момент. «Мы искренне верили, — вспоминал он в 1989 г., — в честность Брежнева и близких к нему людей. Теперь я понимаю, как мы были тогда наивны…» [387]

386

«Направлен послом…». С. 7.

387

Там же. На самом деле Егорычев занимал достаточно консервативные позиции по многим вопросам в ранние годы правления Брежнева.

Объясняя события Хрущёвского периода, не следует недооценивать личные достижения и провалы первого секретаря. Советологи во многом правы, когда они в своих исследованиях традиционно уделяют повышенное внимание конфликтам внутри золотого треугольника в высшем руководстве страны, вершинами которого являлись Президиум ЦК, его Секретариат и руководство Совета министров. Что касается самого ЦК, то нет сомнений, что его коллективная власть, проявлявшаяся на пленумах, была намного меньше того уровня, что был предусмотрен Уставом партии. Центральный Комитет не действовал в качестве партийного парламента. На пленумах ЦК не было существенных расхождений при голосовании, и, судя по опубликованным материалам пленумов, там не происходило открытых дебатов ни по каким вопросам, помимо проблем руководства. Июньский 1957 г. и октябрьский 1964 г. пленумы представляли собой исключительные случаи, но даже в 1957 г. никто из их участников не попытался защищать Маленкова и его группу точно также, как в 1964 г. ни один человек не выступил в поддержку Хрущёва. Напротив, кажется, можно привести всего один пример не единодушного голосования на пленумах, когда Молотов отказался поддержать собственное изгнание из ЦК в 1957 г. Как институт, Центральный Комитет представлял собой апелляционный суд для Политбюро, но это был суд последней инстанции.

В то же время, как отметил Грэм Джилл, институциализация являлась той особенностью описываемого времени, которую легко упустить из виду [388] , и пленум Центрального Комитета следует рассматривать как один из институтов развивающейся системы правления. Можно продвинуться вперёд ещё на один шаг и утверждать, что полное понимание того периода требует также изучения правящей элиты, члены которой входили в состав этого института. В 1950-х гг., после смерти Сталина и в начале правления Хрущёва, элита вновь обрела себя. Доказательства этого утверждения, приводимые Моше Левиным, представляются достаточно убедительными и вполне относящимися к теме настоящей книги, хотя объектом его исследования являются более широкие круги элиты, а не только представители ЦК. Он считал, что «…сталинизм был существенным препятствием, мешавшим превращению верхних слоёв бюрократии в правящий класс». Только после 1953 г. бюрократия стала несменяемой. Прибегая к историческим аналогиям, Левин доказал, что в 1953 г. Россия перешла от деспотизма к бюрократическому абсолютизму. По его мнению, то, что Горбачёв называл командно-административной системой, было наследием не столько сталинизма, сколько послесталинского периода. Бюрократия явилась не только могильщиком сталинизма, но и любого иного «изма» (по имени лидера, который попытался бы серьёзно покуситься на её всевластие) [389] .

388

Gill G. Khrushchev and Systemic Development. — P. 30 45.

389

Lewin M. Russia / USSR / Russia: The Drive and Drift of a Superstate. — N. Y., 1994. P. 73, 91, 182, 187, 202, 207. Возможно, Левин не учитывает то обстоятельство, что развитый сталинизм, то есть период развития страны с конца 1930-х до начала 1950-х гг., был скорее отклонением, нежели исходной точкой этого процесса. Консолидация власти в руках бюрократии после начала 1950-х и в течение 1960-х гг. фактически продолжила процесс, начавшийся в 1920-х гг., который Сталин постарался прервать. Используя принятую Левиным аналогию, можно утверждать, что Россия в 1930-х гг. двигалась от бюрократического абсолютизма через деспотизм, и главной целью чисток того времени являлось уничтожение явного и скрытого могущества многочисленной элиты. Во времена ежовщины элита была физически (причём кроваво) лишена несменяемого статуса, который обрела в 1920-х и начале 1930-х гг. Ещё одной поправкой является то, что восстановление несменяемости элиты следует относить скорее к 1940-м гг., нежели к началу 1950-х. Во всяком случае именно тогда обрели несменяемость сталинские назначенцы 1930-х гг.