Mix fight поэзии
Шрифт:
чтобы сорваться, словно «ах»,
на луч, мелькнувший в волосах…
* * *
Стучал трамвай, пылал плакат.
Две-три десятки и заточка.
Сенной. Я вышел. Обесточка,
«Спирт, спирт», – нерусские стоят,
и молодость – как азиат.
Торговый берег топит глаз.
Я возникаю на картине,
где муза, плача, родилась,
как Марадона в Аргентине.
Под куполом звенящий
В Христа одевшийся Пилат
зовет на выборы. Ирина,
Гюго, Дюма многосерийный
у ног, простертые, лежат.
Звонок последний притупил
несказанное. На дорогу
губу, не выпив, закусил…
Стихотворение – тротил:
он сердце разрывает богу.
Нас разделило время-лекарь.
Но осень повернет назад –
и поздних лет библиотекарь
вновь жить захочет наугад.
Приколотил Сенной у врат:
«Товары вроде человека
возврату не принадлежат».
* * *
День войны
Тот день закончился. Тогда
почти что не было людей
на улицах. Текла вода.
Шли ударения дождей.
«Но в наших он сердцах всегда…» -
ряды склонялись фонарей.
Как декабристские полки,
приветствовали Лужники.
"Спасибо вам, что вы пришли…"
И лица юные цвели.
"Я думаю, что летом мы
запишем новый свой…" И в том
удостоверятся умы,
когда, в кругу пылая тьмы,
свой черный выпустишь альбом…
И тех девчонок и ребят
растает след… Ну а пока:
разбитые АЗЛК,
на стенах "Цой", и на века
под этим небом нет тебя.
* * *
Когда в казненном состоянье
с тобой беседовал, продрог
весь белый свет, как изваянья
остались двое: ты и бог.
"И я в разлуке изнемог…" –
сижу в кафешке без названья.
Курю, не делая отмашки
от золотоволосых дней.
И с каждой новою затяжкой
я улетаю все сильней.
Сменил рекламу МТС.
Исчезла ты, а я все здесь,
хозяйку жду, упрямый ослик.
Прошу вернись, что будет после?
А после… Мы придем к победе
коммунистического… Вдруг
оторванный от полубреда
я за окном увидел: вслух
пригоршнями переполох
бросал листве: – Мы раньше стихнем
людей, застигнутых врасплох
существованием и ливнем.
* * *
Приветствие
автозаправка ТНК…
Прочитанная эсэмэска,
что "не увидимся, пока".
Коробка спичек, голова,
во тьме прикуривает строчки.
Стоим. Закончились слова.
Звезды поставленная точка.
Я причиняю тебе радость.
Автобус катится Москва-
Саратов. Слезная преграда.
С трудом дочитана глава.
Конец известен плоскодонных
страниц, и близится черта.
Я время комкаю в ладонях,
я не хочу его читать…
P.S. Теперь я в комнате, в пыли
сижу, потоком ширпотреба
начала девяностых с неба
идет вода со шпагой мглы
и фотосессия земли.
* * *
Дай мне силы прожить еще день.
Ничего от меня не осталось.
"Мы поднимемся завтра с колен…" –
пролетают слова, не касаясь.
Не умеющий сколько-нибудь
заправлять свои чувства, не знаю,
почему не вздымается грудь,
если в дом возвращаюсь низами.
Здесь сошло мое детство на нет.
Просто мать провожала учиться,
взяв за руку. Не слыша ответ,
до сих пор мое сердце стучится.
Кофе, ночь, сигареты, один.
Сердце вздрагивает, Наговицын.
Закурив, опускался Вадим
на бревно, подстелив рукавицы.
Над Марленом стебался Санек,
запускал в него скатанной глиной.
– Зае..ал. Слушай, ара, где длинный,
почему не приехал? – Не смог.
Эти дни моросят, моросят.
В небесах – путеводные пятки:
боги имени Мартиросян
убегают назад, без оглядки.
Завтра с батей машину купить
отправляемся. Думайте сами,
умереть еще можно, а жить…
Небеса да пребудут меж нами.
На лавочках возле аллеи,
восторженные, разговор
плели о высоком, алея,
а Леха пил "Хольстен", мажор.
Медведев, Морозов и Котов.
Июль, хотя кажется – май.
На стеклах автобусов кто-то
словечко рисует "прощай".
А все начиналось невинно,
когда – до упаду, до слез –
веселое имя Марина,
подшитое к сердцу, понес.
Зимой, не пытаясь согреться,
сквозь трубку, ломая виски,
увы, предложение сердца
не делают вместо руки.
Теперь, Достоевский-острожник,