Мизанабим
Шрифт:
– Мон Карпаччо к вашим услугам, – он отвешивает шутовской поклон. Все остальные закатывают глаза.
– Не слушай его.
– Он даже не знает, что это такое.
– Позвольте!.. Как это не знаю? Моё полное имя, конечно! Они просто завидуют, – гневный тон сменяется доверительным шёпотом, – у меня в роду были аристократы.
– Врёт, – вздыхает самый младший.
– Как дышит, – подтверждает длинноносый.
Сом поводит плечом.
– Это Горчак, – кивает на носатого. Щуплого, невысокого, лет четырнадцати на вид, с широкими скулами и цепким взглядом. Нестриженые тёмные
– И Ёршик.
Сом опускает ладонь на плечо младшего, но тот резво шагает вперёд. Блестят ясные голубые глаза.
– Это я тебя нашёл! И позвал остальных.
Нура поджимает пальцы ног. Всю жизнь она ходила босиком, но сейчас ощущает, как сквозняк обнимает колени. Вспоминает, что одета в короткую рубаху с чужого плеча, и сжимается под взглядами.
Дзынькает тишина.
Пылинки порхают от одной стены к другой.
Наверное, стоит поблагодарить братьев за помощь или сказать, что она рада знакомству. Это самое простое, не зависящее от языка и культуры, но почему-то Нура медлит.
– Ёрш, покажи ей Умбрину спальню, – говорит Сом после паузы.
Карп с Горчаком переглядываются. Носатый задумчиво жуёт губу. На Нуру он больше не смотрит.
– Уверен? Сейчас ведь Скат придёт…
– И что? – Несмотря на ровный, даже безразличный голос, на лбу Сома пролегает морщина. – Что он сделает? Проголосует против? Соберёмся за столом – обсудим. Не ходить же ей так.
Нура вздрагивает. Оказалось, это Ёрш взял её за руку своей ладошкой – тёплой и слегка липкой, пахнущей смолой.
– Пойдём.
Они идут наверх.
Нуре не нравятся лестницы. И высокие кровати. Та-мери всегда спят на досках Плавучего Дома – или на земле, если приходится сойти на берег. Чем выше от земли, тем тревожнее, будто с корнем выдирают.
Она выдыхает и касается стены ладонью. Слушает. Чувствует, как дом настороженно наблюдает за гостьей: не торопится принимать, но и не проявляет враждебности. Крепость приняла её приветствие, но осталась холодной на ощупь.
Верхние коридоры темны. Ёршик минует несколько дверей: Нура приглядывается, стараясь разобрать символы на створках. На каждой что-то изображено.
На последней – цветущая веточка.
– Тут свободно. – Ёршик проходит в комнату. Скрипит дверцами платяного шкафа. Нура долго вспоминает слово на имперском, вылетевшее из головы, – «гардероб». Ещё одна вещь, которой кочевники не пользуются, храня вещи в плетёных коробах. Да и вещей у них почти нет – по пальцам пересчитать. Амулетов и украшений, носимых на теле, гораздо больше, чем одежды.
– У вас есть… сестра? – спрашивает она негромко, наблюдая, как из-под вороха простыней мальчик извлекает платье тёмно-зелёного цвета, с пуговицами на груди и жёстким воротником.
Протягивает ей и отворачивается.
– Была, – отвечает как-то очень по-взрослому. – Может, есть до сих пор. Переодевайся, я не буду подглядывать.
Нура пожимает плечами. Они и так видели её на берегу – к чему стыдиться?
– Ка-нуй те ми, – говорит она.
– Что это значит?
– Что я тебя благодарю. «Большое спасибо» на языке та-мери.
Она стягивает Сомову рубашку и ныряет в зелёные рукава. Юбка струится по ногам. Непривычное ощущение, слегка щекотное. Пуговицы цепляются за волосы, и Нура охает.
– Ты чего?
– У вас есть… – она вспоминает слово, – гребень?
– Наверное, – тянет Ёршик и садится на корточки рядом с сундуком. Щёлкает медный замок, шуршит нутро.
Нура расправляет воротник и затягивает пояс потуже. Платье широко в груди, а край юбки почти касается щикотолок. Только сейчас она видит, что оставляет песчинки на дощатом полу.
– Других туфлей у неё не было, только вот… – Ёрш отряхивает поношенные башмаки. Змейки шнурков сплелись узлами.
– Я пока… так. Мне удобнее.
Обуть ботинки для неё – всё равно что мешок на голову надеть и позволить себе задохнуться. Или язык отрезать. Та-мери говорят стопами с землёй – и слушают её песни, шёпот, наставления. Без этого дико. Страшно.
Одиноко.
Он кивает, мол, как хочешь. Протягивает костяной гребень и небольшое зеркало, покрытое сетью царапин. Нура хмурится едва заметно. В племени «твёрдая вода» ценилась дорого: её выменивали у белых путешественников, кусочками зеркал украшали ритуальные пояса и жемчужные тики невест в день свадьбы. Хотя у оседлых та-мери стекло было под запретом. Они верили, что оно открывает двери между миром живых и реин-ги – страной духов, откуда приходят демоны, крадущие облик.
Из-под паутины трещин на неё смотрят большие тёмные глаза. Нура смахивает пылинки с ресниц и проводит ладонью по щеке – простой успокаивающий жест, словно она хочет удостовериться: отражение не похитил злой демон. Это всё ещё она – Нура из Плавучей обители.
Дома, которого больше нет.
Теперь ей надо выжить на чужом острове, чтобы вернуться – или разыскать соседние племена, – но Нуре понадобится помощь, чтобы покинуть «окраину», как назвал её Сом. Помогут ли братья – вот что беспокоит. Она знает: бескорыстных людей немного на свете: прежде чем просить, нужно что-то дать взамен, но у Нуры ничего нет. Она не ведает, в каком направлении идти, и только голоса всплывают в памяти…
Внизу раздаётся шум.
– Скат пришёл, – поясняет Ёршик.
– А он… – Нура теряет слова и гребень. Поднимает брови, надеясь, что младший из братьев догадается, о чём она хочет спросить.
– Не бойся. Он не злой. Резкий иногда, но без него мы бы загнулись.
– Он старший?
– Они с Сомом это самое… ну, ровесники. Но Сом главный. Он нас собрал. И Крепость для нас отвоевал. И вообще – умный.
В голосе звучит уважение с толикой гордости: так мог бы говорить младший брат о старшем, связывай их кровная нить. Нет ничего важнее крови – так говорят кочевники. Нет ничего больше семьи.