Мизанабим
Шрифт:
Чуть подумав, он опускает на могилу веточку игольника, растущего под окнами. Цветов не осталось, осень скоро и листья заберёт, принесёт первый снег.
Не оглядываясь, он направляется к себе. Отряхивает на ходу руки. Заходит в клозет, где в ряд стоят три умывальника, и убирает из-под ногтей кусочки земли. Умывается холодной водой, отфыркиваясь. Слышит шаги на лестнице.
Голоса в кухне стихли.
Значит, разошлись.
Спальня Умбры теперь не пуста: в ней бьётся новое, живое сердце.
Ёршик находит на ощупь ручку двери, но не успевает шагнуть
? ? ?
Первым пришёл Улыбака.
Стал появляться в окнах, дверных перегородках, осколках, которые братья выметали из-под мусорных завалов, – везде, где жили отражения.
У него была длинная шея, как у гуся, и совершенно лысая башка. Череп, обтянутый кожей. Он скалил жёлтые зубы, растягивал безгубый рот в ухмылке, за что и получил прозвище. Поначалу его видел только Ёршик: стоило позвать остальных, как Улыбака пропадал. Самый быстрый из них.
Конечно, Ёршика поднимали на смех. Мол, собственной тени боится. Вздрагивает, глядя в зеркала. А как иначе, если там эта рожа зубатая?.. Скалилась, тянула свои грабли крюченные…
Следующим показался Соня – как только Ёрш ушёл от Карпа и перебрался в отдельную спальню. Он был не страшный, в отличие от Улыбаки. Просто бледный. И очень грустный. Горбился в своём солдатском кителе, вздыхал, теребил воротничок, будто тот ему дышать не давал.
Только скованные не дышат.
И не говорят.
Под Соней не скрипела железная сетка кровати, только холодно становилось сразу, неуютно. Он был немного старше: может, погодок Сому и Скату. Молодой, безусый, с большими глазами, прозрачно-водянистыми, в красных прожилках и гнойных болячках на веках. Ёршик привык к нему и уже не выбегал из комнаты, как в самом начале. Просто укрывался плотнее одеялом и засыпал. Отворачивался к стенке, чтобы не видеть чужого взгляда, хотя всё равно чувствовал его лопатками. Почему-то из всех жильцов Крепости Соня выбрал именно его и к другим ночевать не ходил. Может, у него при жизни был младший брат – кто знает.
Как и хозяин у Костегрыза.
Рослая дворняга, обитавшая во дворе, в Крепость не заходила, но часто появлялась на крыльце. Любила Умбру и Горчака, который выносил ей кости и закапывал у забора. К колодцу не ходил. Плеснявка среди прочих неживых обитателей Крепости была самой вздорной. Улыбака хоть и страшный, как смертный грех, а всё-таки не вредил никому – только пугал… А она воду портила.
Был ещё Офицер, но тот жил в Западном крыле. На счастье. Его высокая тёмная фигура вселяла ужас одним своим присутствием. Не мундир с погонами, не тяжёлый шаг и даже не дыра от пули в груди пугали братьев, а какая-то необъятная потусторонняя сила в его безумном взгляде. Ёршик видел его лишь единожды. Тот выбирал для «разговора» Сома, к которому являлся накануне чего-то очень плохого. Как в тот раз, когда пришли пиявки…
Офицер сулил беду, поэтому его появление в жилых коридорах было таким страшным. И почти
? ? ?
Руки тащат его в пустую кухню – единственное место в Крепости, где горит свет.
– Ты чего?! – После момента паники приходит понимание, что это всего лишь Сом.
– Как.
Он не спрашивает, а чеканит одно единственное слово. Очки на переносице сверкают стёклами.
– Чего как?
– Ключ, малой. Он у меня всё время на шее. Как умудрился спереть?
– А, это, – он выдыхает с облегчением, но понимает, что зря. Сом не на шутку разозлён. – Прости, я… Надо было попросить.
– Именно. Но я хочу знать о другом.
– Ну, вытащил, пока ты спал.
– Я запираю дверь.
– Да не в комнате! Во дворе спал после вылазки, когда все ждали Ската… – «вернувшегося без Умбры».
– И что, просто снял? – Сому не нужны кулаки, когда он смотрит вот так.
Ёршик сглатывает.
– Ну да. Я сразу вернул, ты же не заметил! И не брал ничего кроме…
– Броши.
– Я бы никогда!.. Не взял у тебя что-то нужное, – сбивчиво объясняет он. – Ну, что-то твоё.
– Тогда какого рожна, Малой?! Нельзя было попросить? Мы же договаривались.
– Да, помню. Прости, – повторяет он, но «волшебное» слово не поможет. – Я хотел…
Он думает, как рассказать Сому то, о чём знала только Умбра. Она была с ним там, на берегу, «хоронила» секреты в песке – на границе моря и суши, где вода забирает дары и даёт то, о чём желаешь. Умбре можно было рассказать о желаниях – они загадывали вместе, – а Сому стыдно, потому что в его глазах это ребячество. Он ни разу не позвал Ёршика с собой. Не хотел брать на вылазки, пока Карп не вступился, мол, «ершистому пора учиться». И вот, научился же!..
– Хотел морю отдать. Думал, что плеснявка уйдёт из колодца – за якорем.
– И? Я повторю вопрос: почему не сказал? Почему исподтишка?
– Я просто… – Ёршик сжимает кулаки. И зубы. Объяснять слишком долго. Он не умеет болтать красиво, как Карп: внутри много всего, а в слова не засунуть. – Не знаю, понятно? Просто.
Ему становится обидно. Ради них же, дураков, старался. Желание общее загадывал – одно на всех. А чтобы сбылось, нужен был дар настоящий, не камни с перьями, которых на берегу пруд пруди. Из Сомовой шкатулки мог бы вытащить любую вещь, но почему именно ласточка – поди объясни.
Сом кивает. На место гнева приходит усталость.
– За «просто» собирают совет. И голосуют за исключение. Дело не в том, что ты взял – или не взял, хотя мог бы, – а в самом нарушении кодекса.
Вот он, Сом. Весь в умных словах и правилах. Нет чтобы… что? Обнять по-братски? Ёршик вдруг понимает, что у него дрожат губы.
– Ну давайте! Голосуйте опять! Только Ската верни, а то нечестно будет.
Сом опускается на стул, трёт глаза, сминая дужки очков.
– Ты осознаёшь, что поступил как крыса?