Младенца на трон!

Саган Ил

Между тем толпы народа, доведенного до крайней нищеты новыми пошлинами, осаждали Челобитный приказ в ожидании ответа на свое прошение. Увы, безрезультатно.

–  Подите отсель, - ворчал тучный низенький дьяк, - не до вас царю-батюшке.

–  А до кого ж?
– возмущались люди.

–  Боярам пособить он завсегда готов, а мы последние рубахи до дыр сносили, дык и ниче?!

–  Никуда не уйдем, покудова государь грамоту не пришлет!

Но день за днем их ждал один и тот же ответ: нет ответа.

–  Небось, забыл об нас

самодержец по малолетству своему, - вздыхали одни.

–  Аль Шереметев задурил царю голову да наплевал на наши чаяния, - кипели другие.

Обстановка накалялась.

–  Боярам лишь бы свою деньгу не упустить, а до народа и делов нету.

–  Неча ждать, робята, надобно в Кремль-город идти!

–  Пожечь дворы бояр!

–  Погодьте, други, царь обещался ответить непременно.

–  Окстись, Макарка, уж которую седмицу ждем. Истинно сказывают, обманули его бояре.

–  Пишите, мужички, еще челобитную, отнесем лично государю.

–  Айда в Теремной дворец!

На том и порешили. Сочинили второе прошение, Платон Гусев, высунув от напряжения кончик языка, аккуратно вывел придуманный текст на грамотке, и двинулись в Кремль. По дороге разъясняли свои требования каждому встречному - торговцам и стрельцам, чернецам и ремесленникам, - и в результате многие присоединились к мятежной толпе. Были здесь и дворяне, под шумок надеющиеся вернуть потерянные во время Смуты блага, и купцы, задушенные налогами, и обнищавшие посадские, и церковники, радеющие за "исконную богобоязненность", и оголодавший мужики, и крепостные. Кто-то тащил хоругви и иконы, кто-то - колья и бердыши, разномастная толпа, шумя и колыхаясь, неумолимо приближалась к царскому дворцу.

Шереметев решительно двигался анфиладой комнат, толстые щеки его подпрыгивали на каждом шагу. Позади него шли четверо перепуганных бояр, пара окольничих и дьяков, дворцовая стража, челядь. Тут и там в углах крестились дородные тетки в темных одеждах.

–  Пресвятая Богородица, помилуй нас, грешных.

–  Святые угодники, чего ж деется-то…

–  Ты, Федор Иваныч, уж замирись с ними, - задыхаясь от непривычно быстрой ходьбы, увещевал Мстиславский.
– Бунт ведь…

–  Пустое, - отмахнулся Шереметев.
– Бьют челом, эка невидаль.

–  За архимандритом-то послали?

–  Без надобности покамест. Но государя пущай охраняют покрепче, мало ль чего.

–  Ох-ох-ох, вона, как кричат. Царя им подавай. А в оконцах-то, в оконцах - тьма голов.

Пройдя через дворцовые сени в Грановитую палату, процессия миновала ее и через пять минут вышла на высокое крыльцо.

Увидев бояр, толпа заволновалась, зашумела. Шереметев, вздернув подбородок и раздувая ноздри, с важным видом повернул на лестницу, ведущую к паперти Собора святого Архистратига Михаила[27]. Не разговаривать же, в самом деле, с этим сбродом с Красного крыльца - много чести.

Внизу, на площади перед дворцом, сколько хватало взгляда, разлилась людская толпа. Над нею, поблескивая на солнце, возвышались золотые маковки Кремлевских соборов и колоколен. Чистое, на редкость синее

небо придавало всей картине ощущение нереальности.

Федор Иванович остановился и, грозно насупив брови, выкрикнул:

–  Как же это вы, мужичье, государев покой нарушаете? Почто пришли сюда с великим невежеством? Аль стряслось чего, нам неведомое?

Платон выступил вперед и с поклоном протянул грамотку.

–  Бьем челом царю-батюшке, самодержцу Московскому. Опосля прошлого раза уж три седмицы минуло, вот и решились мы напомнить об прошении нашенском.

–  Коли государь не ответствовал, значится, такова его воля державная. Не вам ему пенять. Не гневите Бога, мужики, ступайте отсель.

Теперь уже насупился и Гусев. Исподлобья взглянув на Федора Ивановича, он открыл было рот, но тут из-за его спины протиснулся высокий купец в бардовом кафтане и с угрозой в голосе воскликнул:

–  Прими челобитную, боярин! Мы терпеть-то горазды, тянули лямку сколь могли, ноне же совсем невмоготно стало. А государь самолично обещался все прояснить да жизнь нам полегчить.

–  А ты кто таков?
– стрельнул на него глазами Федор Иванович.

–  Иван Ларионов я, сын Соколов. Купчишка балахнинский.

Шереметев кивнул стрельцу-охраннику, тот сбежал по лестнице, нетерпеливо рванул грамотку из рук Платона и, вернувшись, передал Федору Ивановичу. Тот взял ее двумя пальцами, бегло прочел…

–  Подати снять, Земский Собор созвать, а повинных бояр вам выдать да дворы их пожечь?! Ах вы, тли безродные!

Он в гневе разорвал челобитную и бросил обрывки в сторону Гусева и Соколова. По толпе пробежал возмущенный вздох, послышались недовольные крики.

–  Так-то ты, боярин, государевых подданных привечаешь, - воскликнул кто-то, и мужики, сомкнув ряды, угрожающе двинулись к лестнице. Шереметев отступил, сделав знак стрельцам, и они, с бердышами наперевес, встали вдоль ступенек.

Где-то сбоку заскрипела поднимающаяся решетка, и со двора Средней Золотой палаты выехали десятка три всадников. Они с налету врезались в толпу, махая плетьми направо и налево. Тугие ремни рассекали воздух и с отвратительным свистом падали на спины. Мужики с воплями бросились врассыпную, падая и давя друг друга. Шереметев победно усмехнулся в бороду, но оказалось, что радовался он рано.

Несколько сот человек метнулись к окружающим площадь дворам и подворьям. Одни вырвали из забора колья, другие похватали вилы, третьи подняли с земли камни, и все снова побежали к царскому крыльцу. Налетели на всадников, стащили их с лошадей, били, топтали. Те из них, кто остался жив, с залитыми кровью лицами, оставляя в руках бунтовщиков клочья одежды, поспешили покинуть место битвы. Слышались крики, ругань, стоны, проклятия.

На колокольне Илии Пророка зазвонил набат, со всех сторон к Кремлю устремились москвичи, присоединяясь к возмущенной толпе. И вот уже тысячи торговцев, посадских, ремесленников, вооруженных дрекольем, с мрачным видом двинулись к стоявшим на крыльце царедворцам. Шереметев и сопровождавшие его бояре да окольничие переполошились и поспешно скрылись за дверями Грановитой палаты.