Младенца на трон!
Шрифт:
Сидевший в карете Петр давно так не волновался. Узнав, что толпа двинулась к дому регента, он поспешил туда, чтобы не допустить смерти несчастного боярина.
Когда несколько недель назад царь принял решение дать бунту разгореться, он и представить не мог, как страшно все будет выглядеть. Давя в себе чувство вины, Петр отговаривался тем, что такой бунт был и в реальности, и, значит, он не при чем. А если все происходящее - виртуальность, то вообще стесняться нечего, игра есть игра. Но душу грызли
Теперь же он и сам ощущал страх, близкий к панике. А ну как бунтовщики, разгоряченные кровью, и на него накинутся? Но что сделано, то сделано. Сам принял решение, самому за него и отвечать. Что ж, вот сейчас и видно будет, не переоценил ли он любовь и уважение русских к своему государю.
Едва свернули на Житничную, как сразу же стали слышны перекрывавшие шум толпы глухие удары: то бунтовщики пытались выломать шереметевские ворота. Карета, окруженная стремянными, с трудом проталкивалась сквозь толпу и, проехав еще с сотню аршин, остановилась совсем.
Уфф… Нужно выходить.
Глубоко вздохнув, как перед прыжком в бездну, Петр дал знак едущему рядом Ваське открыть дверь. Не дожидаясь, пока страж развернет лесенку, царь спрыгнул на землю и осмотрелся. Впрочем, что он мог видеть с высоты своего роста? Спешившиеся стрельцы окружили его плотной стеной.
Он задрал голову и мысленно усмехнулся: "Не броневичок, конечно, ну так и я не Ленин". И кивнул Василию:
– Подсади.
В этот момент ворота треснули под напором осаждавших, и улица огласилась радостным гулом.
– Скорее, Вась!
Через несколько мгновений Петр уже стоял на крыше кареты, еле сдерживая волнение. Справа гарцевал князь Пожарский, слева на своем коне сидел Василий. Царь с благодарностью покосился на них: да, на этих людей можно положиться, своими телами готовы закрыть его от опасности!
Он с высоты оглядел колышущееся море людей. Ни-ичего себе! Насколько хватало взгляда - везде головы, головы. А среди них тут и там угрожающе торчали бердыши, колья, вилы. И Житничная, и Троицкая были запружены народом.
Но вот люди заметили стоявшего на карете царя. Дергая друг друга за рукава, они указывали на Петра и замолкали. Даже те, кто успел вломиться во двор Шереметева, казалось, вернулись на улицу.
Он поднял руку ("Хех, а ведь и впрямь словно Ильич!") - рев толпы тут же умолк, и над улицей зашелестело:
– Государь!
– Царь, это царь наш!
– На колени, братцы!
Сотни людей, толкая друг друга, разом опустились на колени. Но ненадолго - тут же поднялись, показывая, что они далеки от покорности.
– Что ж вы, православные,
– прокричал Петр, даже не пытаясь картавить.
– Государевых людей пожечь да растерзать чаете? Грех на душу берете?!
Пока чернобородый Платон Гусев протискивался от шереметевских ворот, вперед выступил купец, Иван Соколов.
– Уж не прогневайся, царь-батюшка, ходили мы к тебе всем миром просить защиты от насилий и неправд, поелику ты есть нам предстатель и заступник. Три седмицы ответа от тебя, великого государя, ждали. Ан не дождались, и вот, пришли сами за боярами-иродами.
Петр кивнул.
– Ведаю я об ваших несчастьях, дети мои, - он мысленно усмехнулся нелепости таких слов в устах ребенка.
– Я денно и нощно забочусь об вашем благополучии, и посему…
Над улицей пронесся гул удивления - уж очень необычно выглядел этот шестилетний мальчик, говоривший серьезно и мудро, словно взрослый.
– Глядите: рядом со мною князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Верите ль вы ему?
– Верим! Верим!
– Добро. Теперича он станет управлять Думою да самолично следить, чтобы вам, простому люду, обиды не было. А соляная подать треклятая отныне взиматься не будет!
Воздух огласился радостными криками. Царь обернулся к Пожарскому и тихо сказал:
– Дмитрий Михалыч, возьми робят да помоги боярину. А то он, поди, уже в погребе студеном сокрылся.
Князь спешился и с несколькими стрельцами пошел через двор, но в этот момент дверь дома распахнулась, и на высоком крыльце показались несколько бунтовщиков, проникших-таки в палаты. Они волокли за собой упирающегося Шереметева. Без кафтана и тафьи, в изорванной ферязи, тот выглядел поистине жалко. В глазах плескался ужас, и ничто в его облике не напоминало того спесивца, что утром кинул разорванную челобитную в лицо просителям.
Обезумевший от страха боярин поднял голову и увидел Петра. Лицо его засветилось надеждой, он упал на колени и, вздрагивая всем телом, завопил:
– Государь! Спаси слугу свово верного!
Стрельцы взбежали по лестнице и начали выдавливать бунтовщиков с крыльца, оттесняя их от несчастного регента. Один из мужичков все же изловчился и напоследок дернул боярина за бороду, вырвав немаленький клок. Шереметев завопил, стражи, подняв его с колен и поддерживая под руки, вывели Федора Ивановича на улицу и затолкали в карету царя.
Настроение толпы тут же изменилось. Люди нахмурились и зашумели, кто-то потрясал оружием, кто-то недовольно кричал.
Меж тем вперед выступил Платон Гусев и, задрав голову, оскалился. Нагло блеснули хмельные глаза.
– Ты, государь, гляжу, все боярам своим предстательствуешь. А мы вот чаяли, ты тех, кто в народном разоренье повинен, нам на расправу отдашь.
Его тут же поддержал Соколов:
– Покамест твово, великого государя, указа об их выдаче да об Земском соборе не будет, мы из города Кремля вон не пойдем!