Младенца на трон!
Шрифт:
– Невиданно, государь, чтоб люди малые да на святых отцов наговаривали!
Но Петр знаком руки прервал его:
– Не горячись, Владыко, они дельно пишут, - и повернулся к дьячку: - Продолжай.
– А торговлишка обложена податями, что нам, добрым купцам, не вздохнуть…
"Правы, и здесь тоже правы…"
– И крестьяне, коих хозяин не кормит, бегут, а их в пятнадцать урочных лет сыскивают и назад вертают, аки скотину.
"Да, крепостное право - страшное зло, нужно его отменять. Только как? Сказать, что его больше нет, несложно, а вот как это сделать?
– А иные побивают холопов до смерти. А коли государь услышит наше челобитье, так пущай своею волею великой приговорит об нас предстательствовать да все это в новом судебнике указать.
Теперь уже загудели все: бояре, окольничие, дворяне, церковники. Дьячок меж тем закончил читать и вопросительно уставился на Петра. А царь, оглядев сидевшую на лавках знать, язвительно поинтересовался:
– Что скажете, люди добрые?
Бояре враз примолкли и начали переглядываться, подталкивая друг друга локтями. Петр не без удовольствия подметил, что они опасливо косятся в сторону стрельцов и гостинодворцев. Значит, и впрямь напугались, не зря Москва горела!
Наконец поднялся Шереметев. Пыхтя и отдуваясь, он покачал головой:
– Гиль это, государь, и лихой наговор. Потому как ни в местах, ни в церквах, ни в торговле у нас непорядка нету.
– Оно и ведомо, - усмехнулся Петр.
– А не ты ль, Федор Иваныч, просил в Москву полки ввести, дабы от людей простых оборониться? Не тебя ль они со всем почетом с крыльца родимого тащили?
Регент покраснел и только собрался что-то ответить, как царь встал и знаком призвал к молчанию.
– Соляную подать, как вам ведомо, я уже наказал отменить. А виновников ее…
Царь резко повернул голову и уставился в глаза Шереметеву. Тот замер и, казалось, уменьшился в размерах.
– Ты, Федор Иваныч, немало пользы для престола учинил, а потому казнить аль ссылать тебя я не стану. Но ты боле не правитель-регент.
Петр оглядел собор и провозгласил:
– Сам буду править! А регентами быть князю Дмитрию Михалычу Пожарскому, да с ним боярину Ивану Михалычу Воротынскому!
Все уставились на него, пораженные такими словами.
– В войсках местничество убрать!
– крикнул кто-то из казаков.
– Это да, да, зело вредит, - закивали служивые.
– И в посольствах, - ввернул Воротынский.
– Уж где, как не там, крепкий разум для договоров с хитрецами-то иноземными надобен, а не родовитые предки.
Собор зашумел, кто-то поддерживал эти просьбы, кто-то возражал. Поднялся гам, а Петр огорченно вздохнул. Выходит, не удалось ему протолкнуть свою мысль в народе. Ладно, что ж, постепенно так постепенно. Наконец все успокоились, и он объявил:
– Повелеваю созвать в каждом приказе совет, и быть в том совете по пять человек. И по всем делам, коими сей приказ заведует, подать к Рождеству князю Пожарскому грамоты, что и как учинить лучше да по справедливости. И челобитья народные
Голосок его звенел под сводами церкви, отражаясь от стен и образов, и казалось, что сама Богородица обращается к собравшимся в ней людям.
– Коли Собор просит, быть посему. Понеже споры о местах и должностях порождают обилие вражды и непорядков, велю отныне местничество в войсках и посольствах забыть!
В огромном соборе повисла тишина, было слышно лишь жужжание мух да скрип Филимонова пера. Бояре, ошеломленные скорым решением, замерли, как громом пораженные, а стрельцы, торговцы и посадские стояли, вобрав головы в плечи, и боялись поверить услышанному.
– А взамен старого местнического порядка в войске и посольствах наказываю завести новый, по коему на лучшие должности брать людей разумных и добрых, во славу государства служащих.
Мстиславский отчетливо икнул и шепотом поинтересовался:
– Да как же это, царь-батюшка? Да можно ли?!
Решительно вскочил со своего места Троекуров.
– Небывало, государь! Это ж какие усобицы начнутся!
Петр кинул взгляд на Воротынского - тот, прищурившись, внимательно смотрел на него - и повернулся к воеводе:
– Не по знатности, Иван Федорыч, а по крепости ума да радению государственному. И ежели вручим кому место в посольстве или в полках, хотя он и не великого рода, но в таком деле искусен, то иным считаться с ним местами не дозволено.
– Супротив вековой традиции идешь ты, батюшка Петр Федорович! Порядок исконный попираешь законом не богоугодным!
– Полно, князь, - царь почувствовал, что начинает злиться.
– Господь велит не возноситься над малым человеком. А ведомо ль тебе, что апостол Павел сказывал? Люди, мол, составляют единое тело, и каждый орган важен. Коли вы в сем теле - голова, так не отриньте руку аль ногу и не утверждайте об их бесполезности! Все мы есть люди Божии, и ни один благородный без единого малого жить не могет!
Видя, что спорить бесполезно, Троекуров плюхнулся на лавку. Он сидел, гневно раздувая щеки и всем своим видом демонстрируя несогласие с юным самодержцем. Но никто воеводу не поддержал: снова зашумели стрельцы и казаки, и бояре, уткнувшись взглядами в пол, примолкли.
– Гляжу, никого супротив боле нету?
– усмехнулся Петр.
– Что ж, быть посему.
Однако, прекрасно понимая, что действовать нужно не только кнутом, но и пряником, он повернулся к сидящим в первых рядах боярам и церковникам.
"Как русские в прошлой моей жизни это называли-то? Дальневосточный гектар?"
– Вам раздам наделы за Большим Камнем[28], однако с условием: искать на них руды да развивать горные ремесла. Запасов там немерено, коли не поленитесь, богаче иных королей из Закатных стран станете. А коли найти руды неможно будет на вашей землице, то ставьте заводики разные, с них и мошну набивайте. Ну, а ежели мудрить приметесь, то надела свово в тот же час и лишитесь.