Млечный Путь, 21 век, No 2(51), 2025

Клугер Даниэль Мусеевич

Спустя два месяца, после ожесточенных боев, войска демократических сил заняли город. Многие дома были разрушены, в том числе особняк на окраине, но квартал, где жил Антон, и здание храма сохранились. Из отчетов комиссии по расследованию преступлений режима юноша узнал, что ближайшие помощники Светлейшего казнены как враги Республики. Вскоре бывшие члены Ордена прошли денацификацию, некоторые из них были осуждены за серьезные нарушения гуманитарного права. "Мы лишь выполняли приказы" - повторяли они на суде.

Антон долго хранил портфель с записями руководителя Ордена.

Как-то, заглянув в папку, он обнаружил там чистые листы вместо исписанных, и на следующий день ноги сами привели его к храму. Открывая скрипучую дверь, он вспомнил, как впервые переступил этот порог. На стене, где раньше висел Портрет, зияло пустое место; не было картины и в других помещениях. Позже Антон тщетно пытался найти фотографии. Изображение Воина Света безвозвратно исчезло.

Елена Ермакова

Секрет

Когда ушло последнее солнце и пришла вечная зима, часть насекомых сразу же вымерла, а часть...

Я отрываю глаза от книги, потому что голоса родителей у печки звенят от тревоги. Не люблю такие голоса, напряженные, испуганные. Не хочу знать, что там у них снова приключилось. Так и не дадут дочитать книгу. Хотя это все сказки, конечно. Про солнце, траву, насекомых, цветы. Страницы книги рассыпаются от старости, картинки совсем выцвели. Сколько поколений ее хранили? Книга не заслуживает лучшей участи, чем быть отправленной в печку. Не хочу знать, что сделали насекомые, когда ушло последнее солнце. Что они могли сделать, эти маленькие, беспомощные создания? Еще более беспомощные, чем мы, люди.

Мать кричит от печки, чтобы я сходила в пещеру за углем. Почему всегда я? Неужели отец не может притащить тяжелые сани? Я кладу книжку под одеяло, рядом со своей куклой. О кукле никто не знает. Она мой секрет.

Нехотя выхожу из дома, пинаю ногой сани. Удар отдается болью, сани примерзли к насту и не сдвинулись с места.

На секунду застываю, глядя на снежную равнину.

Я люблю, когда снег под ночными звездами становится совсем фиолетовым. Серый под мертвой дневной звездой, он кажется каменистым, а ступишь на него - он скользкий и жесткий, если упадешь. Ночью под звездами он меняется, становится рыхлым, удобным для ходьбы, скрипучим. Почему так?

Последнее слово, которое я слышу из-за закрывающейся за мной двери в сени - "мертвая язва". Видно, родители думали, что я уже ушла, а я вот она, только еще дверь закрываю.

Я вздрагиваю и кутаюсь плотнее в шарф. Давно уже это слово не звучало в нашем доме. В последний раз, когда бабушка и дедушка ушли из дома и не вернулись.

Тащусь с санями к пещере. Раньше это была угольная шахта, уголь и сейчас навален кучами у входа, но откалывать его от кучи в морозном воздухе тяжело. Впрочем, мое тело давно привыкло к тяжелой работе, хоть я и девчонка. Младшие братья слишком маленькие, чтобы чего-то от них требовать, а мать хочет научить меня всему, что

умеет сама как можно скорее. К чему ей такая спешка?

Сейчас в пещере ничего не видно, кроме темной массы угля в свете моей жалкой свечи, но при дневной звезде можно увидеть нависающие над входом ледяные сосульки. Некоторые сосульки достают почти до земли. Если днем поднести к ним свечу, то можно увидеть пузырьки воздуха. А еще ... еще я однажды увидела ... Нет, я не хочу это вспоминать. Это запретное.

Я уже давно перестала бояться ходить в пещеру с санями совершенно одна. На много миль вокруг никого нет, кроме маленьких диких коз, которые выгребают из-под снега лишайник. Этот лишайник появляется, когда снег стаивает с камней в нашей долине во время Теплого Месяца, когда мы можем ходить без варежек, и с сосулек в пещере капает вода.

Раньше у нас были соседи, но сейчас их дома пусты. У нас хорошее место, рядом с шахтой, но людей в мире так мало, что селиться здесь некому. Есть и ручей, где отец ловит рыбу. Мы почти не голодаем, грабить нас некому, но тревог все равно не убывает. Взять хотя бы мертвую язву.

Вваливаюсь в дом в клубах пара, но отец даже не открывает глаза, и мать молчит, ни одного вредного слова. Странно. Иду к печи с углем в руках прямо в валенках - мать ни гугу. Устало так поворачивает голову в мою сторону и говорит:

– Пойдем-ка в кладовую. Покажу тебе кое-что.

Я иду за ней, так и не сняв валенки. До кладовой идти по коридору, там холодно, но мать почему-то плетется в вязаных носках.

– Вот смотри, эти две полки - сушеная рыба. Здесь мука, но ты ее береги, отец ее с трудом добыл. Вон там мешок с сухарями висит, чтобы мыши не достали. Вон там мешочки с лечебным мхом-вьюшкой.

Мать говорит, рукой машет, а на руках варежки у нее. Почему? Валенки надеть забыла, а варежки нет ...

– Ма, зачем мне это знать? Продукты - это твое дело, разве нет?

Мать втягивает голову в плечи.

– Никогда не знаешь, когда станешь хозяйкой в семье, - бормочет.

– Ма, что случилось?

Мать выглядит виноватой и испуганной, а потому пугаюсь и я. Но теперь уже мне так страшно, что слова застывают на языке, не произнесенные вслух.

– ... продержитесь, - доносится до меня ее голос сквозь туман страха в голове.

Продержитесь? В каком смысле? Что она имеет в виду?

Я плетусь за матерью в комнату, замечая, как неуверенно она идет, опираясь о стенку в коридоре рукой в варежке. Отец лежит на полу у печки, тоже в варежках, спит что ли? Малыши уснули уже давно, они на печке, пригрелись в тепле.

Мать садится рядом с отцом и начинает тихонько всхлипывать, а я от ужаса бегу к своей постели в углу и забираюсь под одеяло. Кукла, спаси.

– Слышишь, - шепчу кукле.
– Самые первые признаки мертвой язвы, они на руках.

– Тихо, тихо, - отвечает мне голос в голове.
– Помнишь, мы с тобой говорили - самое большое зло - оно от страха. Кроме того, ты не одна. У тебя есть я.

Меня начинает трясти от слез. Шептать я больше не могу, потому отчаянно кричу ей у себя в голове.