Мне 14 уже два года

Костевич Ирина Львовна

Глава 19. Как были разрисованы стены

Огромный день моей жизни уже позади.

Я — Мира, а не мышонок и лягушка, иль неведома зверушка! Я — Мира — и Я СДЕЛАЛА ТО, ЧТО ХОТЕЛА!!! Да, меня наказали. Ну и ладно.

Я боялась заводить будильник, чтобы никого не разбудить, и решила проснуться в шесть просто потому, что мне это надо. В итоге ночью каждый час продирала глаза, смотрела на сотку… и снова засыпала: еще не пора. Но окончательно проснулась ровно в шесть, как и хотела! Выгуляла Масяню, потом оставила приготовленную с вечера записку: «Дорогие близкие! Не беспокойтесь, все в порядке. У меня ОЧЕНЬ важное дело и я в безопасности. Приду домой в 20–00.

Обещаю хорошо питаться. Деньги есть. Люблю, целую. Ваша Мира».

И вот я уже мчусь сквозь утренний полумрак к своей команде, размахивая сумкой с эскизом и бутербродами. На мне обычные джинсики, и кеды — отнюдь не вязаные, футболка. Вот и Аля с Викой. С художественным прикидом никто из нас не успел — девчонки одеты примерно так же. Плюс у Викиной ноги притулился объемный пакет с самым главным — красками, кистями и т. д.

Мы мало разговаривали и были очень деловиты.

— Как твои, отпустили? — поинтересовалась Вика.

— Нет. Пришлось сбежать. Надеюсь, разыскивать не станут.

— Может, тебе сотку отключить? — посоветовала Аля. — А то ведь задолбают: «Где?» да «Что?», «Вернись немедленно!»

— О, классно! — обрадовалась я. — Но… это же будет нечестно.

— Ладно, прорвемся! — весело подытожила Вика. — Идем?

И мы пошли к больнице, поочередно неся тяжелый пакет.

Нас уже ждала очень нарядная тетя Роза с лестницей-стремянкой. Халат, обтягивающий формы моей чудесной татешки, отливал неземной белизной, лицо сияло. Губы, накрашенные самой яркой помадой, глянцево блестели, а волосы дыбились вверх чрезвычайно воинственно:

— Алга [13] , комсомол!

Девчонки, попавшие сюда впервые, затравленно жались друг к другу. Мне было спокойнее, но тоже не по себе. А между тем тетя Роза несла себя по больничным коридорам, как атомный ледокол в районе Северного полюса.

Тогда я стала представлять себя ледоколом поменьше, и успокоилась.

Наконец пришли. Неприветливое пространство огромного холла сдавило так, что тяжело шевельнуться. Аля с Викой совсем поблекли на его фоне. Я поняла: еще немного — и окружающее проглотит нас. Значит, надо его завоевать! В этот, достаточно ранний, час, в коридорах уже немало больных. Люди снуют туда-сюда, как тени, почти не обращая на нас внимания.

13

вперед — пер. с казахского

— Мы пришли помочь им, — шепнула я подругам. — Не бойтесь! Вынимайте краски!

Мы устроились у стены, где так недавно я сидела с Саной, и начали готовить инструменты. Разложили на полу эскиз. Тетя Роза нас сторожит. Иногда к ней подходят медсестры, кивают в нашу сторону, затем быстро и равнодушно скользят по своим делам, как рыбы в тёмной воде.

Тут вдруг меня, что называется, «пробило». Вот как бы передать… Какой-то поток, идущий, казалось, из самых недр земли, вдруг стал подниматься по всему моему телу вверх, ввысь, наполняя радостью и силой. Я поняла, что сейчас смогу все. И так захотелось немедленно что-то сделать, что я, дрожа от нетерпения, схватила воду, пластиковые стаканчики, акриловые краски. Быстрее, как можно быстрее остриями крышек пробила запечатанные тюбики, выдавила краски на палитру. Взяла кисть и…

— Мира, ты что, уже? — ахнули подруги.

— Да. Сейчас, вон там… — слова шли через силу.

Я подошла к дверному проему, разделяющему этот громадный неприветливый вестибюль и коридор, принялась рисовать. Рисовала без эскиза, даже без наброска. Так, будто всего лишь обводила знакомые с детства контуры. Мне показалось очень важным нарисовать то, что я хочу, именно здесь —

в месте перехода. И я стала рисовать цветы. Они были живыми, наполненными моим чувством, силой того, что я хотела выразить. Когда краски на палитре заканчивались, я выдавливала свежие. Когда вода становилась совсем мутной, я наливала чистую в новый пластиковый стаканчик. И работала, работала — так быстро, как будто это делала не я, а за меня выполнял кто-то невидимой, лишь водя моей рукой по стене. Цветы складывались в причудливый орнамент. Оценивать результат некогда — надо делать еще, еще. Я не замечала ничего вокруг. Уж не знаю, сколько там прошло времени и чем занимались в это время мои подруги. Мне надо было сделать то, что пришло так внезапно. Я и делала. Вот и все.

— Доремира, остановись. Хватит.

Голос вернул на землю.

Позади, забыв закрыть рот, стояла Сана. Впереди, на стене, окаймляя весь дверной проём, тянулся орнамент из ярко-огненных, с красными и желтыми бликами, цветов. Ярких, как сама жизнь. Я сползла со стремянки и села прямо на пол, подперев спиной стену. Была ли стена холодной? Возможно. Не знаю. Какая разница?

Выдохнула. Посмотрела вокруг.

Сана куда-то делась. Девчонки, как одержимые, воплощали в жизнь наш эскиз.

* * *

Трудились они не одни. Рядом помогали еще человек десять, а то и больше. Половина — лысые. Тетя Роза руководила процессом. А меня не трогали… не знаю, почему. Видимо, потому что это было невозможно, пока я не дорисовала. На стене у девчонок уже сияло наше нежное солнышко, виднелись контуры будущей руки… Я посмотрела еще и засмеялась: народ, не сверяясь с эскизом, творил по собственному разумению, но выходило неожиданно хорошо и слитно. А еще — у этих подростков горели глаза! Да, а еще — они улыбались. И тут я начала плакать. Тихо-тихо, просто из глаз струились слезы, и было мне хорошо, и уходили печаль и страх, а их место занимала радостная уверенность и любовь. «Эх, Арсен, видел бы ты это!» — подумалось неожиданно. И тут я встретилась с сияющими глазами какого-то темноволосого парня. И тут же смутилась — он смотрел на меня с таким неподдельным восторгом, как никто и никогда. Не выдержав, опустила взгляд. Это же я — Мира — чего на меня так пялиться?

Когда акрил подсох, взяла мокрую тряпку и, повозив ею по поверхности беленой стены, немного замазала свой орнамент. Тончайший слой побелки соединил это яркое чудо со всей поверхностью, сделал орнамент гармоничным.

Я даже не бралась за основную картину на стене — там художников хватало. Аля с Викой общались с помогавшими, а я не хотела мешать. Сана не подходила. Только сейчас до меня дошло, что вообще-то она — человек деликатный. Несмотря ни на что. Я сидела и молчала. Потом меня чем-то кормили, угощали соком. Я ела, пила. Дважды ответила на звонки родителей. Кажется, говорила одно и то же: «Не волнуйся, папа (во второй раз — мама), все хорошо. Да, хорошо, ладно, да…»

И вот, наконец, все закончено. В последнюю очередь на стене появился логотип группы «ВАМ!» Полюбоваться на дело наших рук приходили даже из других отделений. Меня настойчиво спрашивала какая-то женщина на костылях, когда мы придем рисовать и к ним. Я честно ответила, что не знаю. Девчонки были в центре внимания. А ведь совсем недавно боялись тут вздохнуть лишний раз!

Мы уложились к шести вечера. Тетя Роза привела главврача. Этот огромный пожилой мужчина тихо ходил по холлу, разглядывая сотворенное. Затаив дыхание, пытались мы прочесть в его глазах или хотя бы походке одобрение или порицание. Но глаза главврача были скрыты очками с толстыми линзами, а движения мягки и беззащитны. Он долго и задумчиво смотрел, ничего не говоря. Потом развернулся и, уходя, бросил нам лишь одно слово: