Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой

Колмогоров Александр Григорьевич

В 16 лет при оформлении паспорта Саша впервые увидел свою метрику (свидетельство о рождении), где в графе отец значились фамилия, имя и отчество уже совершенно чужого для него человека. Даже много лет спустя, скрупулёзно разыскивая в различных архивах, библиотеках многочисленных (по линии матери) родственников своего, как оказалось очень разветвлённого, родословного древа, Александр Григорьевич никогда не попытается навести справки о своём физическом отце и возможных сводных братьях и сёстрах. Вероятно, в глубинах души любого человека сохраняются такие закоулки, где всегда клубится кромешная тьма…

В школе до седьмого класса Саша учился откровенно плохо. Не то чтобы он ленился

или учёба не давалась ему. Нет! Просто с мальчиком надо было заниматься. Помогать, может быть контролировать, поощрять, развивать тщеславие, как-то подогревать интерес к учёбе. А возможно, это происходило и от того, что подросток чувствовал себя не нужным единственному близкому человеку — родной матери. Бытует выражение — женщина принадлежит себе, пока у неё нет детей. По всей видимости, мать Саши не ощущала в себе этого чувства. Казалось бы, обретя ребёнка в зрелом возрасте, она будет поглощена, пусть не без остатка, этой единственной её надеждой и опорой во всей дальнейшей жизни. Но в отношениях матери с сыном всё было иначе.

Иногда мальчику казалось — мама переносила на него свои обиды и даже ненависть к его отцу, виновнику её несостоявшегося женского счастья. А сын напоминал лицом, взглядом или характером проклинаемого ею мужчину. Возможно, причина была и совсем иного свойства. 23-х лет в годы всепожирающего сталинского террора мать Саши связала свою жизнь с партией большевиков. Каким-то образом, как позже узнал уже взрослый сын, она утаила от партийных органов арест и осуждение советской властью в 1923 году её родного отца — потомственного почётного гражданина Г. А. Колмогорова. А скрыв это и панически боясь разоблачения и неминуемой, как ей казалось, кары (за сокрытие происхождения полагалась совсем нешуточная 169 статья уголовного кодекса), из кожи лезла, доказывая своей активностью лояльность и преданность партии и власти.

Её работа в редакции районной газеты «Знамя социализма» была достаточно напряжённой и оперативно-нервной. Но как партийная активистка, даже будучи инвалидом детства, она взваливала и тащила на себе массу обязанностей и общественных поручений, превышавших её женские физические и душевные силы. Сын редко видел мать дома. Ей просто было не до него. Бесконечные командировки по району, партийные, профсоюзные и иные конференции, собрания, митинги, активы, заседания партбюро, партучёба, занятия в литгруппе и художественной самодеятельности, участие в избирательных компаниях, подписках на государственный заем, выпуск стен-газет, в условиях неустроенности быта и личной жизни матери-одиночки, сделали своё дело. Общественное, как наркотик, всё больше и больше подчиняло её себе и, наконец, стало выше её семейного очага, судьбы сына и своей собственной. Показушная коммунистическая демагогия и психоз партийно-общественной активности постепенно разрушили её как личность.

Мама Саши становилась всё более и более раздражительной, не терпящей возражений и часто впадающей в гнев. Она разучилась выслушивать и уважать чужие мнения и доводы, не совпадающие с официальными установками, а значит и её собственными. В разговорах с людьми становилась жёсткой, нетерпимой и даже жестокой до грубости, хотя при огромном самомнении, тщеславии и полном отсутствии настоящего системного образования её суждения и выводы были поверхностны, догматичны и, как следствие, ошибочны. Доводы, советы даже уже взрослого сына и невестки, получивших высшее образование и работавших в Москве в головных отраслевых НИИ, ею никогда и ни во что не ставились.

На примере родной матери, ортодоксально-истовой коммунистки, умершей у него на руках с партийным билетом под

подушкой, сын окончательно убедился, в кого может превратить партийная демагогия и дисциплина тоталитарного режима не только малограмотного, но даже и образованного человека, принявшего его правила игры.

И когда с матерью в 1988 году случилось несчастье и в районной больнице посёлка Лазаревское 72-летней старушке не спасли, а отняли руку по самое плечо, райком той самой партии, учитывая… 49-летнюю безупречную репутацию своего члена, выделил из партбюджета «всё что смог» — 50 рублей на поправку её здоровья!

Верила ли мать Саши в Бога? Скорее всего, нет. Сын никогда не видел, чтобы она хотя бы в главные церковные праздники доставала хранившуюся в доме бабушкину икону, ставила перед ней зажжённую свечу или изредка ходила в поселковую каменную церковь на «дубовой горке». Никогда в пасхальные праздники не бывала она и на кладбище у могилы своей матери. Да, наверное, это было бы и просто невозможно для неё как активного проводника насаждаемой ею же самой в коллективах безбожной коммунистической идеологии. Но иногда, иногда… мальчик просыпался ночью от тоскливо-жалостливых или истово-вопрошающих взываний матери к неведомому существу. В полутьме комнаты сын видел, а скорее угадывал, сидящий на кровати с накинутым на плечи платком силуэт единственного и самого близкого ему человека, смотрящего куда-то вверх и выплёскивающего Господу свои остающиеся без ответа мольбы-просьбы страдающей женской души. У мальчика замирало и сжималось сердце. Стенания матери ошеломляли и ужасали его. Он начинал испуганно окликать её и плакать. Спохватившись, мать успокаивала сына, иногда звала к себе в постель, и он засыпал согретый её теплом. Но случаи эти продолжались…

Саша никогда и никому не рассказывал об этих ночных страданиях матери, всегда активной и уверенной в себе на людях. Но его детская психика, как губка, впитала мысль о существовании иного, параллельного, скрытого и оттого тайного мира Веры во Всемогущего и Всевидящего Богочеловека, который единственный на всём белом свете может принять и понять тебя, спасти и сохранить. Так вошла Вера и в Сашину детскую душу, хотя он и не добился от матери ни подтверждения, ни опровержения факта своего крещения в младенчестве.

Мать Саши пережила Великую Отечественную войну фактически в прифронтовой полосе. Линия боёв в 1942–43 годах на Кавказе проходила по Большому Кавказскому хребту всего в 70 километрах от посёлка, и немецкие самолёты часто бомбили единственную одноколейную железную дорогу, связывающую Туапсе с Закавказьем. Перепадало и жителям, так как уже в начале 1942 года в приморской части узкой долины реки Псезуапсе спешным порядком был построен полевой аэродром истребительной авиации с земляными валами-укрытиями для двух полков самолётов. Лётчики асы — Герой Советского Союза подполковник Д. Калараш, штурман 236 авиадивизии и командир 32-го авиаполка полковник Н. Павлов — сложили здесь в 1942 году свои головы, прикрывая с воздуха тылы группы войск. Две улицы посёлка и сейчас носят их имена.

Самолёты из-за близости нависающих над долиной гор могли взлетать и садиться лишь со стороны моря. По рассказам матери, этим пользовались мессера — прорывались с Кубани к аэродрому и блокировали взлёт, в то время как подоспевшие юнкерсы прицельно сбрасывали свой смертоносный груз. В скалистых склонах гор, обрывающихся к реке, военные прорыли сообщающиеся друг с другом пещеры-тоннели для хранения боеприпасов, многие годы привлекавшие как местных, так и отдыхающих летом на побережье мальчишек своей сырой и мрачной таинственностью с сотнями живших в них летучих мышей.