Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой
Шрифт:
«По иносказаниям, вспыхивающим рифмам и внезапным перебоям ритма» стихотворения Гумилёва «Юдифь» весны 1914 года чувствуется охватившее его смятение:
… Сатрап был мощен и прекрасен телом, Был голос у него, как гул сраженья, И всё же девушкой не овладело Томительное головокруженье. Но верно в час блаженный и проклятый, Когда, как омут, приняло их ложе, Поднялся ассирийский бык крылатый, Так странно с ангелом любви несхожий. Иль, может быть, в дыму кадильниц рея И788
Евангельская Саломея в награду за свой танец потребовала по наущению матери голову Иоанна Крестителя.
И в середине мая Гумилёв решается на развод. Он даже принимает единственное условие Анны Андреевны — оставить ей сына. Вместе они едут в Слепнёво. Однако, там свои права на любимого внука предъявляет мать Николая Степановича, разрывая достигнутое между супругами соглашение.
Во второй половине июня 1914 года, отправив жену в столицу с очерком для «Нивы», Гумилёв устремляется к Тане в Вильно, где она гостит у брата-генерала. Любовники сбегают на балтийское взморье в Либаву и там проводят свой «медовый месяц». По свидетельству Анны Ахматовой Гумилёв в зрелые годы отдал дань одному из пороков тогдашней богемной среды — курению опиума. Не избежала наркотического поветрия, по всей видимости, и Таня, увлекаясь, в свою очередь, эфироманией.
Возвратившись в начале июля в Петербург, Николай Степанович сразу же уезжает в Териоки (Финляндия), где в тишине и покое выплёскивает на бумагу буйные фантазии утомившего его безумства — «путешествия в страну эфира» [789] . В письме к жене у него даже вырывается фраза: «Мне страшно надоела Либава»! Но ощущения от физической близости в состоянии эфирного опьянения героев рассказа — Гранта [790] и Инны [791] — переданы им в подробностях, не оставляющих сомнений в их достоверности:
789
«Путешествие в страну эфира», Биржевые Ведомости от 31.07.1916 г., утренний выпуск, Петроград.
790
Юношеский псевдоним Гумилёва.
791
Имя старшей сестры Анны Горенко, внешне очень похожей на Т. Адамович.
…Огромный вал выплеснул меня на серебряный песок, и я догадался, что это острова Совершенного счастья. Нагая Инна стояла передо мною на широком белом камне. Её щёки розовели, губы были полураскрыты, как у переводящего дыхание; расширенные, потемневшие зрачки сияли необычайно.
Я приблизился и, протянув руку, коснулся её маленькой, крепкой удлинённой груди. Вдруг её руки легли вокруг моей шеи, и я почувствовал лёгкий жар и шумную прелесть близко склонившегося горячего лица. Я схватил её и побежал. Она прижалась ко мне, торопя: «Скорей! Скорей!»
Я упал на поляне, покрытой белым песком, а кругом стеною вставала хвоя. Сколько времени мы пробыли на этой поляне, я не помню. Знаю только, что ни в одном из сералей Востока, ни в одном из чайных домиков Японии не было столько дразнящих и восхитительных ласк. Временами мы теряли сознание, себя и друг друга, и тогда похожий на большого византийского ангела андрогин говорил о своём последнем блаженстве. И тотчас вновь начиналось сладкое любопытство друг к другу…
Но ведь небеса ничего не дают даром! 20 июля с началом войны с Германией страдающий заметным косоглазием Гумилёв добивается медицинского переосвидетельствования. Пройдя учебный кавалерийский курс под Новгородом, 30 сентября он с маршевым эскадроном прибывает
Только на 3 дня — 21–24 декабря — он вырывается в Петроград к Тане. Вместе они посетили «Бродячую собаку», где Гумилёв читал стихи о войне, не зная ещё о награждении его солдатским Георгиевским крестом:
… Мы четвёртый день наступаем, Мы не ели четыре дня…Но на фронт (до Вильно) Николая Степановича провожала всё же Анна Андреевна.
В конце января 1915 года унтер-офицер Гумилёв вновь в столице: свадьба Георгия Иванова и Габриэль Тернизьен, вечера поэтов в «Собаке» и «Романо-германском кружке», публикации стихов и «Записок кавалериста». Опалённому бедствиями войны, ему уже в ином свете представлялись настойчивые попытки Тани узаконить их отношения:
… И ты мне сказала: «Да, было бы лучше, Было бы лучше мне умереть». «Неправда, — ответил я, — этот ветер, И всё, что было, рассеется сном, Помолимся Богу, чтоб прожить вечер, А завтра наутро мы всё поймём». И ты повторяла: «Боже, Боже!» Шептала: «Скорее… одна лишь ночь…» И вдруг задохнулась: «Нет, Он не может, Нет, Он не может уже помочь!»7 февраля Гумилёв в полку в Вильно и далее — на передовой. Застудив лёгкие в разъездах боевого охранения и получив затем воспаление почек, Николай Степанович в десятых числах марта оказывается на два месяца в петроградском лазарете деятелей искусства и на домашнем режиме в Царском Селе.
Отшучиваясь в ответ на сетования Тани по поводу неопределенности их отношений, Гумилёв 15 апреля 1915 года пишет «Жалобы влюблённых» с посвящением Адамович (в одном из автографов):
… Ах, любовь — искуснейший регент, Кто ещё может петь такие О печали, о жадной неге Празднично-шумные литургии?! Зов один от края до края, Шире, всё шире и чудесней, Угадали ль вы, дорогая, В этой бессвязной и бедной песне? Дорогая с улыбкой летней, С узкими, слабыми руками И, как мёд двух тысячелетний, Душными чёрными волосами.Но через несколько дней в стихотворении без заглавия — грустные мотивы почти прощания с любимой женщиной:
… Печальный мир не очаруют вновь Ни кудри душные, ни взор призывный, Ни лепестки горячих губ, ни кровь, Стучавшая торжественно и дивно. Правдива смерть, а жизнь бормочет ложь… И ты, о нежная, чьё имя — пенье, Чьё тело — музыка, и ты идёшь На беспощадное исчезновенье. Но мне, увы, неведомы слова — Землетрясенья, громы, водопады, Чтоб и по смерти ты была жива, Как юноши и девушки Эллады.Признанный негодным к строевой службе второй раз по состоянию здоровья, Гумилёв упрямо добивается невозможного и в мае вновь попадает на фронт. Казалось, что испытывая судьбу, он искал смерти в июльских боях, но был представлен ко второму Георгию (3-ей степени) и приказом от 22 сентября откомандирован в петроградскую школу прапорщиков!
Учёба на младшего офицера военного времени, дарившая всего лишь отсрочку неизбежной гибели в бою, смерть тестя и начавшаяся серьёзная болезнь жены никак не приближали Николая Степановича к разрешению его сердечных дел, позволяя лишь временное забытьё: