Мне есть что сказать Вам, люди (Рассказы)
Шрифт:
— Да нет, сынок, большое тебе спасибо. Ты лучше поезжай. Уже поздно, я сам справлюсь, — упрашивал водитель.
— Батя, я уже не могу уехать. Ведь я вернулся, чтоб вам помочь, — не отставал парень.
— Как тебя зовут? — спросил Хаким.
— Дильмурад.
— Хорошее имя у тебя, Дильмурад, — повторил водитель имя нового знакомого. — Что ж, если хочешь помочь, помоги, вместе веселее.
Дильмурад помог снять спущенное колесо, установив запасное, стал закручивать гайки.
— Здорово у тебя получается, — одобрил старый водитель, — просто здорово. — Тяжело вздохнув, он спросил — Почему ты не уехал, что тебя вдруг заставило вернуться?
— Странный вопрос, почему. Если бы, батя, не дождь, я бы уехал. Но вообще-то у нас не принято оставлять человека в беде, — ответил
— Да, ты прав, у нас не принято… — согласился водитель. — А что ты меня все «батя» да «батя»?
— Извините, но как-то с детства привык всех, кто старше меня, называть батей. А что, не нравится? — оторвавшись от работы, спросил Дильмурад.
— Не знаю. Но почему-то старшего сына за то, что он меня так одни раз назвал, я отругал.
— Му и зря. Я обращался к своему отцу только так. Он у меня был участником Великой Отечественной. Эх, золотой человек был, с полуслова всех понимал.
— А что с ним стряслось?
— Сердце подвело. Такой уж был человек, все близко к сердцу принимал. Знал, что такое доброта, доброе дело, и нас этому учил. Да, такие вот дела… — вздохнул Дильмурад.
Когда колесо было установлено, Хаким предложил Дильмураду:
— Садись, отвезу тебя домой, а потом уж поеду в гараж.
— Спасибо. Вы поезжайте. Вам по центру ездить нельзя. Не волнуйтесь, я доберусь, — ответил Дильмурад.
— Ну давай хоть до троллейбуса подброшу, — взмолился Хаким.
— Хорошо, только до троллейбуса, — сказал Дильмурад и сел в кабину. Оба изрядно промокли под дождем. Дильмурад вынул из кармана платок и стал вытирать лицо. — Что-то больно холодный дождь пошел, к утру, наверное, в снег перейдет, — заметил парень.
Хаким завел машину и спросил спутника, кто он по специальности.
— Инженер-механик я.
— Потому у тебя и руки золотые. Видел я, как ты с ключом работаешь. Гайки как по маслу закручиваешь. Да, специалист он и есть специалист, — заключил водитель. — Ты знаешь, сынок, я очень рад, что ты остался мне помочь. Просто по-человечески приятно. Я вот целый день сегодня думаю, хорошо ли я прожил жизнь? И весь день вспоминаю фронтовые годы, дороги. Там, когда было тяжело, очень тяжело, хватало сил успокоить себя, потому что чувствовал поддержку товарищей, вместе с ними верил в победу. И поэтому, наверное, и дошел до Берлина, на рейхстаге оставил подпись. И после победы никогда не унывал. Но вот последнее время стал часто задумываться, правильно ли живу. Хорошо ли воспитываю сыновей. — Хаким вздохнул. — Мне б что-нибудь тебе веселое рассказывать, а я вот о грустном размышляю, — продолжал он. — Да-а… Старший дважды женился, и все у него не как у людей. Младший и по сей день не определился. За хулиганство отсидел два года. И вот теперь не может, как он говорит, профессию по душе найти. А ведь у меня в семье четверо детей. Поэтому я и думаю о войне, о тех ребятах, с которыми воевал.
— Вы бы рассказали о себе… — попросил Дильмурад, видя, что шоферу хочется отвести душу.
— Что же рассказать? Всякое случалось… Да вот… Помню, это было осенью года, под Ленинградом. Немцы тогда совсем озверели… Я на своей полуторке вез снаряды. Еду и вижу: надо мной кружит зараза-мессершмитт, а я за баранку ухватился и жму на всю железку. Знаю, там, на передовой, снаряды позарез нужны. Как назло открытая вокруг местность, и скрыться негде. Разбитая дорога, ямы да ухабы. Вдруг вижу, что фашист пикирует сверху мне прямо в лоб. Помню, сердце в пятки ушло. И в это время слышу, всю машину прошило: та-та-та… Ну, думаю, сейчас все взлетит на воздух… Нет, пронесло… завел все-таки снова машину и давай петлять по разбитой дороге. Немец еще сделал заход, прошил всю кабину, — Хаким провел пальцем по потолку своей машины, — вот так вот.
Не помню как, но добрался до своей батареи, — продолжал он. — Вывалился я из машины мокрый, как после бани. Мне что-то кричат, машут руками, а я не слышу и говорить не могу. Механически прикладываю к губам пальцы, дескать, дайте закурить. А всем не до меня, хватают ящики с моей полуторки и бегут. Я следом за ними, тоже хватаю ящик и туда же. Дело было к вечеру. Солнце еще освещало верхушки деревьев. Бегу, и
Не знаю, сколько я пролежал. Пришел в себя, ползком добрался до машины, чувствую: в левом плече адская боль. Кое-как поднял последний ящик и к батарее. А там ни души… Развороченная пушка и рядом с ней лицом вниз молодой лейтенант. Я его поднял, повернул к себе и ахнул. Сейчас уже не помню, — тяжело вздохнул водитель, — то ли правая, то ли левая рука у него была оторвана. Пришлось и такое увидеть… Кое-как перебинтовал его. Кроме лейтенанта нашел еще двоих ребят. Пока я их уложил в кузов своей «старушки», уже стемнело. Правда, изредка взлетали ракеты, освещая местность. Завел я машину, а выехать не могу. Завязла задними колесами и ни в какую. Вылез я из кабины, забрался в кузов и кричу: «Ребята! Ребята!» Л они не шелохнутся, без сознания… Спрыгнул на землю, а боль в плече — огнем полыхает. Встал на колени и руками стал черпать грязь. Что поблизости нашел, накидал под колеса, завел кое-как машину… Еду как можно медленнее, боюсь за ребят. Все надеюсь, что кто-нибудь из них жив. Проехав немного, остановил машину, так как дождь пошел по-настоящему. Не знаю как, но сумел посадить двоих ребят в кабину. Сбросил с себя шинель и укутал третьего — младшего лейтенанта с оторванной рукой. Не знаю, как вел машину, но эта дорога показалась мне целой вечностью. Дотащился кое-как и сам свалился…
Через три дня ко мне в палату вошел полковник медицинской службы.
— Вам, молодой человек, просто повезло. Вы слышите меня? — спросил он.
— Вроде бы, товарищ полковник.
— Так вот, возьмите себе на память, — и подал мне сверточек.
Я развернул и увидел два осколка.
— Это из вашего колена, — показал он на маленький осколок, — а вот этот, что побольше, — из плеча. Так что поздравляю. Рад за вас. Считаю, что вы в рубашке родились, — и похлопал меня по плечу.
— А что с ребятами, которых я привез?
— Один из трех… — медленно сказал полковник.
— Один из трех умер? — перебил я.
— Нет, остался жив, дорогой мой, остался жив, — повторил полковник. — Сегодня отправили твоего младшего лейтенанта в тыл.
У меня тогда словно сердце остановилось. Как лейтенанта? У него же рука была оторвана, да и вообще я его вез в кузове, думал, что он безнадежный.
— На войне, дружище, и не такое бывает, — сказал полковник, вынул кисет, дал мне закурить.
По сей день помню эту закрутку. Наверное, курил я ее со своими слезами. — Хаким посмотрел на Дильмурада, вздохнув, сказал — Вот такие дела, сынок.
Дильмурад молчал, ему казалось, что любой его вопрос будет сейчас неуместным.
— Так вот, — продолжал Хаким, — что-то я сегодня целый день об этом вспоминаю. Вчера вечером расстроился, отчего-то на сыновей накричал, назвал их бездельниками.
— Это, батя, плохо, — сказал Дильмурад.
— Ты так думаешь?
— Мой отец никогда не кричал. Он считал так, что прежде чем ругать, надо выслушать. А потом поговорить с сыном по-отцовски, с братом — по-братски, с другом — по-дружески. Тогда, говорил он, в доме всегда будет гореть свеча, а значит, будет жизнь. Иначе, говорил отец, все будут жить врозь. И наделают они кучу ошибок непоправимых. Вот нас у матери шестеро, и все мы при деле. Мне, правда, бывает труднее всех: старший я теперь в семье, и поэтому приходится мне быть аксакалом, — улыбнулся Дильмурад.
. — Да, в чем-то твой отец и прав, — заметил Хаким. — Ну вот, кажется, и твой троллейбус стоит. Я сейчас остановлю.
Дильмурад приоткрыл дверцу и, прощаясь с водителем, спросил:
— Вы с какой автобазы?
— Сто двадцать седьмая у нас, сынок…
— Она находится на Карасарайской?
— Да, там…
— Ау вас есть возможность дома поставить машину?
— Да, конечно…
— Тогда знаете что… Вы поезжайте домой, уже поздно, да еще, смотрите, как холодно. Вы же совсем промокли. А я позвоню в диспетчерскую и объясню, что в дороге с вами стряслось. А потом, — Дильмурад слегка запнулся, — у меня к вам просьба — не надо сыновей обижать. Вы их не ругайте, а сначала выслушайте внимательно. Может быть, у них есть свои доводы. А уж потом делайте выводы.