Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины
Шрифт:
Гале было десять лет, когда пришли люди и отняли у них все: все товары, все личные вещи (ничего не успели припрятать), даже рояль вывезли. А в дом их заселили людей. Вообще-то — Галя говорила:
— Тараканы из нор повыползали и зажили в нашем доме.
Тараканы — не тараканы, но урон от них был явно не тараканий. Они вмиг ухитрились распотрошить богатый, построенный на века дом, превратив его во вшивую конуру. Зажили везде: и в полуподвале, перегородив его фанерками, и в зале, который тоже разделили на конуры-пеналы, и в хозяйской спальне.
Галю
Вот остались они с мамой одни. И очень бедствовали. Мечту о музыке осуществить возможности не было никакой. В 14 лет Галя поступила учиться в медицинское училище на акушерку. Мама посоветовала, сказала, что люди всегда рождаются, поэтому акушерки при любой власти будут нужны.
Когда в 17 лет она впервые присутствовала при родах, решилась ее судьба. Она испытала такой ужас и отвращение от процесса появления на свет человека, что поняла: никогда и ни за что рожать она не станет. Мало того: несколько обязательных присутственных дней в роддоме, которые полагались на студенческой практике, позволили сделать вывод о том, что этой профессией заниматься она не сможет. Диплом Галя получила и тут же прошла специализацию по физиотерапии. У нее открылся особый дар массажистки: она умела руками снимать боль. Я тому свидетель, потому что Галя помогала Танюсе, страдавшей полиартритом на протяжении многих лет. Помогала по дружбе. О том, чтобы брать деньги у подруги, и речи быть не могло. Потом, когда у тети Ани обнаружился тромбофлебит, Галя приезжала чуть ли не каждый вечер с пиявками (они очень облегчали страдания), ставила их, убирала.
Она была настоящим другом, с щедрой и доброй душой.
Работала Галя в какой-то закрытой клинике, получала сущие гроши, подрабатывала частными массажами. Был у нее до войны муж, которого арестовали и расстреляли в конце тридцатых. Больше замуж она не выходила, хотя предлагали не раз. Она отличалась красотой: высокая, стройная, узкое лицо, руки, тонкий нос с горбинкой, ярко-голубые глаза, нежная кожа… Не для такой жизни была рождена…
Танюся возила меня в гости к своей подруге Гале в Замоскворечье. Я видела ее маму, казавшуюся мне дряхлой древней старушкой. Галина мама ступала тихо-тихо и говорила почти неслышно, только голубые глаза, точно такие, как у дочки, сияли иногда, если она их поднимала, взглядывая на собеседника.
Мы поднимались к ним с черного хода, по ветхой качающейся деревянной лестнице. У дома имелся свой запах, особенный. Я его называла «старинный». Так пахло в Третьяковской галерее, куда меня часто водила Танюся. Купец Третьяков завещал свой дом и галерею с уникальнм собранием картин своему родному городу Москве.
Я, приходя в Третьяковку, все время вспоминала судьбу Галиного папы, их дома и очень радовалась за Третьякова,
Галина нежная, утонченная внешность была совершенно обманчивой. За этой лилией скрывалась душа настоящей воительницы, бескомпромиссной и бесстрашной. Она порой пугала взрослых своими высказываниями. Меня же ее дерзость приводила в восторг.
Особенно не уважала Галя Хрущева. Собственно, именно благодаря Галиным характеристикам этого руководителя Страны Советов я и познала азы живого, лихого, скоморошьего моего языка, на котором уж если обозначат кого прозвищем, прилипнет — не смоется.
«Выражается крепко русский народ…» Это еще Гоголь отметил.
Галя доказывала правоту великого писателя на каждом шагу, особенно если речь заходила о Хрущеве. Галя имела твердое убеждение, что он появился на белый свет с одной целью: служить сатане и сгубить Россию.
Я слушала изо всех сил! Как-то даже вступила в разговор, что мне строго запрещалось по малолетству. Она когда завела про сатану, я тихо сказала:
— Бога нет, и сатаны нет. (Просто по-булгаковски получилось, но кто ж тогда знал.)
Галя это услышала своим чутким музыкальным ухом и отреагировала:
— И Бог есть, и сатана. Не волнуйся. Вот смотри…
Она схватила какую-то центральную газету (то ли «Правду», то ли «Известия»), на первой же странице которой красовались портреты наших руководителей.
— Смотри, — велела Галя. — Есть тут хоть одно красивое, человеческое лицо?
Вопрос прозвучал серьезный: не в бровь, а в глаз! Я сама все смотрела на эти портреты и искала хоть одного красивенького. Ну такого, чтоб понравился, чтоб влюбиться можно было, если б был молодой… Красивеньких не обнаруживалось совсем. Одни уроды.
— Ну что? — пытливо посмотрела на меня Танюсина подруга. — Нашла красивого?
— Нет красивых! — подтвердила я, не понимая, при чем тут нечистая сила.
— Запомни на всю жизнь: там, где нет красоты, там дьявол орудует. Настоящая красота от Бога. Уродство и фальшивая красота — от сатаны.
— Галь, она еще ничего не понимает, — миролюбиво вступилась Танюся. — Давай потом, когда подрастет.
— Все понимает, — отрезала Галя. — Ты, Танька, отстань. Она должна знать, где живет.
Танюся почему-то никогда не сердилась на свою Галю, даже если та грубила. «Она — человек с золотой душой» — так объясняла мне тетя насчет своей подруги.
— Смотри, — тыкнула Галя своим прекрасным длинным перстом прямо в портрет Хрущева (надо сказать, что она
его называла исключительно Хрущ, поясняя при этом, что это такой жук-древоточец), — смотри: Хрущ. У него же даже не лицо, а ж-па!
Никто и никогда у нас дома не говорил таких ужасов! Я думала — сейчас просто гром раздастся, потолок рухнет!