Мнемосина
Шрифт:
Там, в надзвезной тиши,
В колыбели дорог,
Где с землею смыкается небо,
Обменяв жизнь на жизнь,
А клинок на клинок,
Преломив пополам кусок хлеба,
Старый-старый обряд:
Нет вернее, чем брат,
Ныне узы родства нерушимы.
Стук сердец в унисон,
На двоих один сон,
Мы отныне навек побратимы.
Позови — я приду
От последней черты,
По снегам добреду,
Через реки-мосты.
Я приду на твой зов,
Где бы ни был отныне,
Через сотню миров —
Мы
Пока Лизандр читал, я заметил волнение среди собравшихся, — кто-то проталкивался к выходу. Словно единое живое существо, толпа откликнулась шепотками, заволновалась, зашелестела. Головы обернулись вослед беглецу, Лизандр тоже поднял глаза от водной глади. Точно почувствовав устремленное на него внимание, беглец обернулся, и я сумел разглядеть его лицо. Это оказался Арик, руки его были сжаты в кулаки, рот искривлен в пренебрежительной гримасе, словно он застиг Лизандра за чем-то очень-очень скверным. Мне показалось, Лизандр кинется за певцом, и действительно пиит вскочил, сделал шаг, другой. Он двигался медленно, точно во сне или в толще воды, точно сомневаясь в своих действиях. За это время Арик успел взбежать по лестнице и скрыться из виду.
— Что стряслось? — привстала Январа, пытаясь разглядеть, чем вызвана суматоха.
— Арик ушел, — пояснил я.
— Арик был здесь, но ушел? Отчего же? По-моему, Лизандр замечательно читает. И стихи хорошие.
— Я встретил Арика сегодня, он рассорился с Гаром, был очень расстроен. Осмелюсь предположить, что стихи напомнили ему об этой ссоре.
— Сколько их помню, братья были тенью друг друга! Даже не представляю, что могло их рассорить, — Януся покачала головой.
— Вам лучше спросить у Арика.
Я не любил обсуждать подробности чужих жизней. Хотя певец и не просил сохранять нашу беседу втайне, я считал себя не вправе поверять его переживания окружающим.
— Брат теперь расстроится, — прошелестела Сибель.
Она оказалась права. После недолгой паузы Лизандр продолжил читать, но уже без прежнего запала. Его стихи без преувеличения были хороши. Хотя я слышал их не единожды — от него самого или из других уст, здесь, на колоннаде, они звучали совершенно иначе. Мистическая атмосфера подземной залы, напряжение ловящей каждой слово толпы, всхлипы, перешептывания, слезы на лицах барышень — все это придало поэзии Лизандра осязаемое воплощение. Стихи воспринимались плотными, густыми с ноткой дымчатой горечи. Однако по мере исполнения пиит понемногу восстанавливал душевное равновесие. На последнем стихотворении Лизандр даже поднял взгляд от темного зеркала воды к своим слушателям и изобразил на лице улыбку.
— Жаль, что мы не взяли цветы, — огорчился я.
— Цветы? — переспросила Сибель. — Но на колоннаде не принято дарить цветы. Смотрите, сейчас начнется самое интересное.
Отзвуки голоса Лизандра потихоньку рассеивались в пространстве. Собравшиеся люди пришли в движение, потянулись к выходу. Однако прежде чем уйти, они подходили к Лизандру и, наклоняясь, клали что-то к его ног либо на бортик каменного бассейна. Я присмотрелся. Люди оставляли те самые свечи, что держали в руках! А я-то гадал, откуда они здесь берутся!
— Какой чудесный обычай! — вырвалось у меня.
Сибель улыбнулась:
— Талантливый человек, точно светоч в ночи, согревает своим даром людские души. За свет можно отдарить только светом, а темнота позволяет увидеть, насколько ярок отданный — и возвращенный свет. Все это очень символично, не находите?
Постепенно
Когда человеческий поток потихоньку стал иссякать, пиит поднялся, двинулся в нашу сторону. Нас разделало, верно, пятьдесят шагов, но чтобы их преодолеть, Лизандру потребовалось порядка двадцати минут. Его останавливали, обнимали, поздравляли.
— На сей раз ты превзошел сам себя! — пробасил высокий, заросший бородой по самые глаза мужчина, сгребая Лизандра в объятия и дружески хлопая кулаком по спине, отчего тот закашлялся.
Этого медведя в человеческом обличии сопровождала барышня — огненно-рыжая, ростом достававшая мне до груди, и такая хрупкая, что казалось, неминуемо оторвется от земли, едва дунет ветер. Барышня подняла тонкие брови, вытянула вперед губы, за которыми потянулись прочие черты ее лица, и с придыханием сказала:
— Вы настоящий бог стихосложения. Аполлон, не иначе. У кого вы учились вашему мастерству, если не секрет?
— У Лигеи, — последовал ответ.
— У самой сладкоголосой из сирен? Вы разыгрываете меня!
— Ни в малейшей степени. Я даже осмелился взять имя ей под стать, только вслушайтесь: Ли-гея, Ли-зандр.
Тут и я не сдержал любопытства:
— Это правда, насчет Лигеи? Дело в том, что я видел ее недавно…
Лизандр резко обернулся в мою сторону, прижал палец к губам:
— Тсссс, ни слова больше! Не разоблачайте меня столь безжалостно! Если вы развенчаете мои тайны, что останется от бедняги Лизандра? Маленький толстый человечек с претензиями на стихоплетство, право слово, какой пустяк.
— Не гневи Бога, ты был великолепен, — поддержала брата Сибель, передавая ему маленький огонек в сложенных чашечкой ладонях. — Вот, возьми. Я тоже припасла для тебя свечу.
— Поставлю ее рядом с другими.
Пиит воротился к фонтану, где установил подаренную сестрой свечу на бортик к товаркам. Затем он склонился к воде, по самое плечо окунул руку в темную гладь и принялся там сосредоточенно что-то искать. Я подумал было, что он уронил пуговицу или запонку. Однако к моему изумлению, Лизандр вытащил из воды закупоренную бутыль:
— Идемте в парк, друзья, будем гулять и пить шампанское. Я угощаю!
Вечер выдался сумбурным и светлым. Низко светила луна. Мы бродили по утонувшему в тенях парку, где ветви деревьев походили на скрюченные пальцы чудовищ. К нам присоединились друзья и почитатели Лизандра, компания собралась шумная и разношерстая. Бородатого мужчину звали Самсоном Геннадиевичем, а рыжеволосая барышня оказалась его супругой — они были настолько разными, что, следуя закону противоположностей, иначе сложиться и не могло. Этот Самсон Геннадиевич оказался запасливым малым, едва выуженное из фонтана шампанское было выпито, он, словно факир, извлек откуда-то еще несколько бутылок, — все же не одним только светом отдаривали талант Лизандра. От воздействия шампанского и всеобщего восхищения пиит захмелел, стряхнул хандру, принялся балагурить и рифмовать прямо на ходу. Сибель уговаривала брата ехать домой.