Мнимая смерть

Ему кажется, что его окружает тьма. Он не знает наверняка, не может открыть глаза. Возможно, под ним холодная земля. Может быть, мокрая.

Ему кажется, что идет дождь. Что-то падает ему на лицо. Возможно, уже настало время снега. Первого снега.

Юнас любит снег.

Юнас.

Сморщенные морковки, торчащие из белых голов, перепачканных травой и землей. Нет, не сейчас. Калле, только не сейчас.

Он пробует поднять правую руку, но она не хочет подниматься. Руки.

А есть ли они вообще? Большой палец есть, он двигается.

Так ему кажется.

Кожа похожа на тонкую хрустящую пленку. Кругом языки пламени. Так жарко.Лицо растекается, как блинное тесто по горячей сковородке.

Юнас любит блины.

Юнас.

Земля трясется. Голоса. Тишина. Такая удивительная тишина. Разве ты не можешь оставить меня в покое? Ты, смотрящий на меня?

Все будет хорошо. Не бойся. Я позабочусь о тебе.

Затихающий смех. Не хватает дыхания. Дай мне крепче ухватиться за тебя.

Но где же ты?

Там. Ты там. Здесь были мы. Ты и я.

Юнас любит тебя и меня.

Юнас.

Горизонты. Капли внезапного дождя на безбрежном синем зеркале. Глухой звук, разносящийся по зеркальной поверхности, леска с блесной, погружающейся в воду.

Холодные доски под ногами. Глаза снова слипаются.

Он ощущает свою ногу, стоящую на перилах. На надежной опоре.

Так ему кажется.

Пустые руки. Где ты? Перемотай назад, пожалуйста, перемотай назад!

Стена тьмы. Все есть тьма. Приближаются мелодичные звуки.

Ему удается открыть один глаз. Снега нет. Дождя нет. Только тьма.

Раньше он не видел тьмы. Никогда не виделее, не видел, что в ней может уместиться.

Но теперь видит.

Юнас боялся тьмы.

Он любит Юнаса.

Юнас.

Светлые кудри мокры — не только от крови.

Земля разверзла пасть в попытке проглотить ее. Из ямы видны только голова и торс. Окоченевшее тело обложено влажной землей, словно оно — одинокая роза на тонком длинном стебле. Кровь из узких продолговатых ран на спине текла, как слезы по нахмуренной щеке. Обнаженная спина похожа на живописное полотно.

Он мелкими шажками пробирается в палатку и оглядывается по сторонам. Развернись, говорит он себе. Это не имеет к тебе никакого отношения. Просто развернись, выйди на улицу, иди домой и забудь то, что видел. Но он не может. Как он может просто уйти?

— 3-здесь есть кто-нибудь?

Только лес отвечает ему шорохом ветвей. Он делает еще один шаг. Воздух в палатке холодный и влажный до одури. Запах напоминает о чем-то. Но о чем?

Вчера никакой палатки здесь не было. Для такого человека, как он, ежедневно выгуливающего собаку на равнине Экебергшлетта, большая белая палатка представляла слишком серьезное искушение. И в таком странном месте. Он долженбыл заглянуть внутрь.

Если бы только он мог этого не делать.

Кисть

руки не соединена с телом, а лежит отдельно рядом, словно отвалившись от запястья. Голова наклонена к плечу. Он снова видит эти светлые кудряшки. Пряди красных липких волос. Они похожи на парик.

Он подходит к молодой женщине сбоку, но резко останавливается, делает быстрый вдох и задерживает дыхание. Мышцы его живота начинают сжиматься, они готовятся выдавить наружу утренний кофе и банан, но ему удается подавить рефлекс. Он медленно пятится и моргает, чтобы еще раз взглянуть на нее.

Один глаз свисает из глазницы. Нос приплюснут, словно его полностью вдавили в череп. На покрытой бордовыми пятнами и полосами челюсти вмятины. Черная густая кровь вытекла из дыры во лбу по глазницам и переносице. Зуб болтается у нижней губы на ниточке запекшейся крови. Несколько зубов лежат на земле прямо перед женщиной, у которой когда-то было лицо.

Теперь оно разбито.

Последнее, что запомнилось Турбьерну Скагестаду, перед тем как он вышел из палатки, — это лак на ногтях. Кроваво-красного цвета.

Такого же цвета, как и тяжелые камни рядом с телом.

Хеннинг Юль не знает, зачем он здесь сидит. Именно здесь. На твердых досках. Растрескавшихся. Сидеть на них больно. Но тем не менее он всегда усаживается именно здесь. На одном и том же месте. Между досками, наклонившимися в сторону здания спортивной арены «Дэлененга», прорастает паслен. Над ядовитыми ягодами деловито жужжат шмели. Доски влажные. Он чувствует это, сидя на них, и думает, что, когда вернется домой, ему надо будет переодеться. Но он не уверен, что сможет.

Обычно Хеннинг курил, сидя здесь. Больше он не курит. Это никак не связано со здоровьем или доводами разума. У его матери хроническая обструктивная болезнь легких. Нет. Если бы только он мог курить. Белые тонкие друзья, которые всегда приходят в гости в хорошем настроении, но никогда не задерживаются надолго. Но он не может, он не в состоянии.

Здесь есть и другие люди, но они находятся далеко от него. Мама юного футболиста, сидящая внизу у беговой дорожки, бросает на него взгляд и быстро отводит глаза. Он привык к тому, что люди, приходящие сюда, рассматривают его исподтишка. Он знает, что им любопытно, кто он такой, что с ним случилось, почему он здесь сидит. Но никто не задает вопросов. Никто не решается.

Он их не винит.

Когда солнце начинает устало клониться к закату, он встает и уходит. Одну ногу Хеннинг подволакивает. Врачи говорят, что ему надо стараться ступать на нее как можно более естественно, но он не может. Слишком больно. А может, и не больно.

Он знает, что такое боль.

Он тащится через парк Биркелюнден мимо недавно отреставрированной остроконечной беседки. Кричит чайка. В Биркелюндене много чаек. Он ненавидит чаек. Тоже. Но ему нравится Биркелюнден.