Мнимая смерть
Шрифт:
Хорошо, Хеннинг. Ты становишься прежним.
Он входит внутрь, закрывает за собой дверь и смотрит на потолок. И видит то, что ищет.
— Сейчас, только оденусь! — кричит Тарик. Хеннинг проходит в квартиру и удивляется, насколько в ней чисто. По правую сторону коридора расположены две двери, ровный ряд обуви выстроился вдоль плинтуса. Дверь напротив входа открыта. Он украдкой заглядывает в нее. Сиденье на унитазе поднято. Слабый запах лимонного освежителя воздуха льется в коридор.
Он проходит мимо кухни. В раковине стоит блюдце с какими-то крошками и стакан прокисшего молока. Хеннинг
Он осматривается, как делает всегда, когда оказывается в чужом доме. Детали,как говорил его старый учитель Ярле Хегсет. Весь смысл в деталях.Первое, что удивляет его в квартире, где проживают два брата, — это обилие комнатных растений и цветов. На подоконнике стоит здоровенная пеларгония со свежими розовыми цветками. На столике в углу — ваза с орхидеями. Розовые розы. Братья определенно любят розовый цвет. Два подсвечника с белыми свечами. Большой телевизор, скорее всего 45-дюймовый, у стены. Домашний кинотеатр фирмы «Пионер», естественно, по одной большой узкой колонке по бокам от телевизора и две позади. Хеннинг ищет сабвуфер, но тот, скорее всего, спрятан под коричневым диваном. Если бы он был в доме в Западном Осло, то увидел бы технику фирмы «Болиа». Или «Р. О. О. М.».
В гостиной низкий азиатский столик с гнутыми ножками и квадратной столешницей; он когда-то был черным, но его перекрасили в белый цвет. Посередине стоит чистая стеклянная пепельница. Еще цветы. Еще один подсвечник. На ванильно-белой стене висит фотография большой пакистанской семьи, скорее всего, это исламабадские родственники. В углу комнаты овальный, покрашенный в белый цвет камин.
Но здесь нет ни одной фотографии Хенриэтте Хагерюп.
Квартира, в которой находится Хеннинг, оказывает на него какое-то воздействие. Он думал, что попадет в сточную канаву с пылью, грязью и беспорядком. На самом же деле это жилище убрано гораздо лучше, чем его собственная квартира в последние полгода, а может, и дольше.
Хеннинг знает, что у него множество предрассудков. Но ему нравятся предрассудки, ему нравится необходимость пересматривать или менять свои взгляды с течением времени, после того как он узнает что-то новое о ком-то или чем-то, способное перевернуть его первоначальное представление. Знание, которое он приобрел, изучив квартиру братьев Мархони, похоже на карамель, малоаппетитную снаружи, но потрясающую на вкус, стоит только снять с нее обертку и положить в рот.
Он улыбается Тарику, появившемуся в коридоре. Тарик надел черные джинсы и не менее черную льняную рубашку. Он идет на кухню. Хеннинг слышит, как он открывает холодильник и тут же его захлопывает, открывает шкафчик и достает стакан.
— Хочешь молока? — кричит он.
— Э-э-э, нет, спасибо.
Молоко, думает Хеннинг. Он много раз бывал в чужих домах, но ни разу ему не предлагали молока. Он слышит, как стакан со стуком опускается на кухонный стол, после чего из кухни доносится довольный стон. Тарик входит в гостиную и усаживается на деревянный стул напротив Хеннинга. Он достает пачку сигарет
— Что произошло с твоим лицом?
Неожиданный вопрос застает Хеннинга врасплох. Он отвечает, не успев подумать:
— Два года назад в моей квартире был пожар. Мой сын погиб.
Хеннинг не знает, что именно привело Тарика в замешательство: жестокая правда или лишенный всяких чувств голос, которым он ее произнес. Тарик хочет что-то сказать, но останавливается. Он достает сигарету и долго возится, пытаясь прикурить, после чего бросает зажигалку на стол. Хеннинг следит за прямоугольным адским инструментом глазами, видит, как он скользит и замирает около пепельницы.
Тарик смотрит на него. Долго. Хеннинг молчит, зная, что пробудил в Тарике любопытство, но он не собирается забрасывать его вопросами. Еще не время.
— Так, значит, ты не думаешь, что мой брат виновен? — спрашивает Тарик, глубоко затягиваясь. Он морщится, словно дым пахнет вонючими носками.
— Нет.
— А почему?
Он говорит правду:
— Не знаю.
Тарик фыркает.
— И все равно думаешь, что он невиновен?
— Да.
Они смотрят друг на друга. Хеннинг не отводит глаз, не опасаясь того, что они могут многое рассказать.
— И что ты хочешь знать?
— Ты не будешь возражать, если я воспользуюсь этим?
Он достает диктофон и кладет его на стол между ними. Тарик пожимает плечами.
Слишком мало журналистов пользуются диктофонами на работе. Когда Хеннинг был молодым, он строчил как сумасшедший, слушая, что говорят интервьюируемые, и одновременно придумывая следующий вопрос. Понятно, что многого таким образом не достигнешь. Ты не услышишь всего, что тебе говорят, и не сможешь задать естественные вопросы, вытекающие из ранее сказанного, потому что концентрируешься на как минимум двух других действиях. Поэтому диктофоны — гениальное изобретение.
Он нажимает кнопку «Запись»и откидывается на спинку стула. В руках у него блокнот. Ручка. Потому что использование диктофона не должно исключать использования бумаги с ручкой. С записью может что-то пойти не так, поэтому во время разговора неплохо записывать куда-нибудь ключевые слова и вещи, которыми надо заняться.
Хеннинг смотрит на Тарика, замечает, что арест брата произвел на него сильное впечатление. Подозрение в убийстве. Наверняка он думал о том, как объяснит случившееся семье, оставшейся в Пакистане. Как отреагируют друзья. Банда.
— Что ты можешь рассказать мне о брате?
Тарик снова впивается в него взглядом.
— Мой брат — хороший человек. Он всегда обо мне заботился. Это он привез меня сюда, подальше от Исламабада, подальше от бедности и преступности. Он сказал: «В Норвегии хорошая жизнь». Он заплатил за билет на самолет и дал место, где я мог жить.
— А кем он работает?
Тарик смотрит на него, но не отвечает. Слишком рано, думает Хеннинг. Пусть парень выговорится.
— Поначалу нам было нелегко. Мы не знали языка. В друзьях одни паки. Но мой брат отправил меня на курсы норвежского. Мы начали общаться с людьми из других стран. С девушками. С норвежскими девушками…