Многочисленные Катерины

Грин Джон

– А ты вылитая мамаша, – сказал мужчина.

– Ох, помолчали бы, – пожала плечами Линдси. – А вы, кстати, кто?

– Рой меня звать. Я управляющий «Гатшот Текстайлс». Мамаша твоя скоро подъедет. Лучше с ней поговори. Пойдемте со мной, выпьем колы.

Они хотели шпионить за Холлис, а не просто приехать на склад раньше нее, но Колин решил, что элемент неожиданности упущен окончательно.

Рой столкнул в яму последнюю коробку, и она не раскрылась. Потом он сунул два пальца в рот, пронзительно свистнул и махнул в сторону бульдозера, который ожил и загрохотал.

Они вернулись в

душный офис. Рой велел им сидеть смирно и снова вышел.

– Она чокнулась, – сказала Линдси. – Ее управляющий – какой-то мужик, которого я ни разу в жизни не видела, и она велела ему закопать нашу продукцию за складом? Она точно чокнулась. Она что, хочет, чтобы город вымер?

– Не думаю, – сказал Колин. – То есть я согласен, что она чокнулась, но не думаю, что она хочет, чтобы город…

– Детка, – раздалось у Колина за спиной, он развернулся и увидел Холлис Уэллс в фирменном розовом брючном костюме, который она носила по четвергам. – Что ты здесь делаешь? – совсем не сердито спросила Холлис.

– Что с тобой, Холлис? Ты рехнулась? Что за тип этот Рой? Почему ты все зарываешь?

– Линдси, доченька, у моей компании плохо идут дела.

– Боже, Холлис, ты не спишь ночами из-за того, чтобы разработать план, как испортить мне жизнь? Продать землю, обанкротить фабрику? Тогда город вымрет, и мне придется отсюда уехать?

Холлис поморщилась:

– Что? Линдси Ли Уэллс, нет. Нет! Нашу продукцию некому покупать. У нас только один клиент – StaSure, и они покупают лишь четверть того, что мы производим. Остальных клиентов у нас отбили иностранные компании. Всех до единого.

– Что? – тихо спросила Линдси, хотя все расслышала.

– Наша продукция остается на складе. Груды коробок все выше, выше и выше. А теперь вот дошло до этого.

И тогда Линдси все поняла:

– Ты не хочешь увольнять работников.

– Правильно, доченька. Если мы сократим производство до тех объемов, которые продаем, то большинство наших сотрудников останется без работы. Гатшот окажется в беде.

– Подожди, если уж у нас так туго с деньгами, зачем ты тогда выдумала для них какую-то ненужную работу? – спросила Линдси, кивнув на Колина и Гассана.

– Она вовсе не ненужная. Я хочу, чтобы твои дети и внуки помнили, кто мы и как мы жили. Пройдут годы, и нашей фабрики уже не будет. Мир не всегда будет таким, каким ты его знаешь, доченька. И мальчики мне понравились. Я подумала, что тебе с ними будет весело.

Линдси шагнула в сторону мамы.

– Теперь я понимаю, почему ты работаешь дома, – сказала она. – Чтобы никто не узнал, что происходит. И никто не знает?

– Только Рой, – сказала Холлис. – И ты никому не говори. Мы сможем продержаться не меньше пяти лет, и мы продержимся. А я буду искать новые способы заработать деньги. Изо всех сил.

Линдси обняла маму и прижалась лицом к ее груди.

– Пять лет – это долго, мам, – сказала она.

– И да и нет, – ответила Холлис, поглаживая Линдси по волосам. – И да и нет. Но это не твоя борьба, доченька, а моя. Прости. Я знаю, что уделяла тебе мало внимания.

В самом деле, этот секрет, в отличие от измены ДК, лучше не выдавать, подумал Колин. Люди вовсе не хотят знать, что три четверти шнурков, которые они

производят, зарывают в землю, а зарплату они получают не потому, что их фабрика процветает, а потому, что у владелицы доброе сердце.

Холлис и Линдси поехали домой вместе, оставив Колина и Гассана одних в Катафалке. Не успели они отъехать от Мемфиса и пяти миль, как Гассан сказал:

– Меня осенило ослепительное, божественное откровение.

Колин посмотрел на него:

– Чего?

– Следи за дорогой, кафир. Это произошло пару дней назад, так что, наверное, не было таким уж внезапным откровением. Помнишь, в доме престарелых ты сказал, что я Мистер Хохмач, потому что не хочу чувствовать боли? Так вот, это фигня. Я сразу знал, что это фигня, но потом задумался над тем, почему же я все-таки Мистер Хохмач, и не смог ответить на этот вопрос. Но потом я задумался о Холлис. Она все свое время и деньги тратит на то, чтобы жители города сохранили работу. Она что-то ради них делает.

– Ага… – озадаченно промычал Колин.

– А я – бездельник. То есть лентяй, у которого хорошо получается не делать то, что делать не положено. Я никогда не пил, не принимал наркотиков, не гулял с девчонками, никого не избивал, не крал, ничего такого. В этом я всегда был мастер, хотя в это лето и потерял сноровку. Но потом я решил, что как-то переборщил с деланьем, так что теперь я снова ничего не делаю. Я ведь никогда не был дельником. Ни разу в жизни ничего не делал ради других. Даже те религиозные штуки, которые нужно делать, я не делаю. Я не подаю закят [85] , не соблюдаю пост в Рамадан. Я полный бездельник. Я просто пожираю еду и деньги, а в ответ только говорю: «Эй, я мастер безделья! Вы только посмотрите, сколько всего плохого я не делаю! Давайте я расскажу вам анекдот!»

85

Подаяние беднякам, один из столпов исламской веры.

Гассан замолчал. Колин повернулся и увидел, что его друг потягивает из банки газировку. Чувствуя, что ему непременно нужно что-то сказать, он заметил:

– Это хорошее божественное откровение.

– Я еще не закончил, дубина. Просто пить захотел. Так вот, шутки – это вид безделья. Сидишь себе Мистером Хохмачом и ржешь над остальными. Например, над тобой, когда ты заводишь себе новую Катерину. Или над Холлис – ну, что она каждый вечер засыпает за работой. Я хохотал над тобой, что ты попал в гнездо шершней, хотя сам-то вовсе не стрелял. Все, решено. Я начинаю делать.

Гассан допил газировку, смял банку и бросил ее себе под ноги.

– Видишь, я только что что-то сделал. Обычно я выбрасываю эту хрень на заднее сиденье, с глаз долой, – сказал он, – ты ведь все равно убираешь машину перед свиданием с очередной Катериной. Но сейчас я оставлю эту банку здесь, чтобы не забыть забрать, когда мы вернемся в Розовый особняк. Боже, мне нужно вручить Медаль Конгресса за ДЕЛАНЬЕ.

Колин рассмеялся.

– Ты все такой же смешной, – сказал он. – И ты уже много чего сделал. Например, записался на занятия.