Многогранники
Шрифт:
Мамин голос прозвучал хрипло и незнакомо, когда она заговорила:
— Если бы ты знал, как сильно я тебя ненавижу, ты бы никогда не переступил этот порог. Когда ты уехал, я, дура, думала, что вернешься. А срок поджимал. Но я боялась, что ты приедешь и не простишь аборта. Дотянула до того, что уже поздно стало. Нинка к своему знакомому отвела за деньги. Когда я очухалась, оказалось, что детей у меня больше не будет. Помню, выла тогда, и больше из-за того, что ты не простишь. Молодая была, дурная. А потом случайно Аньку Самойлову встретила. С пузом. Оказалось, что она уже Волкова и что летят они к тебе на свадьбу с мисс чего-то там. — Мама замолчала, и некоторое время Маша слышала только свое тяжелое дыхание. — Ты мне жизнь сломал, Лёвушка, — хрипло произнесла мама. — Машка — не моя. Юрка в
— Ира, — едва слышно позвал Лев.
Но мама продолжила, будто не слышала:
— Чем Машка старше, тем страшнее мне. Вдруг материнские гены свое возьмут? А пацаны вокруг нее так и вьются. Что Волков, что Ромка твой… А я уберечь ее должна!
Мама говорила что-то еще, но Маша уже не слышала. Попятившись к двери, она споткнулась о коврик и сбила с крючка ложку для обуви.
— Маша! — громко позвала мама, но Маша бросилась прочь из дома.
Она пробежала через детскую площадку, мимо готовящихся под снос гаражей-ракушек, мимо площадки для выгула собак. На спуске в овраг она едва не свернула себе шею. Кубарем скатившись вниз, вскочила на ноги, попыталась оттереть грязь с коленей, но ничего не вышло, и тогда она, плюхнувшись прямо на землю, наконец разрыдалась. Рыдала взахлеб и все терла влажные грязные пятна на коленях, отчего те лишь увеличивались. В голове билась мысль о том, что в этом овраге они познакомились с Волковым, когда на нее набросилась стая бездомных собак. Маша до смерти испугалась тогда. Сейчас же ей почти хотелось, чтобы стая собак вернулась и просто ее сожрала, потому что она совсем не представляла, как теперь жить дальше.
История ее появления на свет была сродни тем, что рассказывают в ток-шоу. И которым не верит никто, кроме бабушек.
Начал накрапывать мелкий дождик. Маша поднялась с земли и побрела по оврагу, не желая возвращаться домой. Она гадала, будут ли ее искать или мама — хотя, как оказалось, вовсе и не мама — вздохнет с облегчением? Кусочки головоломки наконец сложились. Большую часть жизни основным требованием мамы было не опозорить ее. Маша настолько к этому привыкла, что даже не задумывалась о причине. А оказывается, у этих слов был глубокий смысл. Видимо, мама не верила, что воспитанием можно перебить гены женщины, которая выбросила своего ребенка. Выходит, и папа может быть вовсе не папой. Маша вдруг поняла, что никогда не видела свое свидетельство о рождении. Паспорт она ходила получать вместе с мамой и, признаться, не вчитывалась в документы. Знала, что заполняла данные родителей в графе «родители», но ведь приемные — тоже родители. Поэтому у нее не было причин не верить словам матери.
История о том, что у Льва был роман с однокурсницей, которую он бросил, узнав о ее беременности, тоже вообще-то тянула на рейтинговую тему для ток-шоу, но Машу это уже не удивляло. Мир вокруг вдруг стал казаться нереальным. Будто они все — лишь персонажи мыльной оперы. И Волков с почти киношной гибелью родителей, и Крестовский, заброшенный в чужую ему страну, и сама Маша с грязной тайной рождения…
Когда Маша выбралась из оврага с противоположной стороны, мелкий дождик превратился в ливень. Джинсовая куртка промокла насквозь, как и кеды. О джинсах не стоило и говорить: они все были измазаны жидкой грязью. Маша очень хотела позвонить Димке, но ее телефон остался дома. Она могла бы попросить телефон у кого-нибудь из прохожих, но, во-первых, сомневалась, что кто-то его даст, а во-вторых, она не помнила Димкин номер. Если бы бабушка была жива, Маша, наверное, поехала бы к ней. Хотя бабушка, оказывается, теперь и не бабушка вовсе. К Димке Маша поехать не могла, потому что ста рублей, оказавшихся в кармане, на такси не хватило бы.
Маша направилась к метро и спустя десять минут поняла, что едет в сторону универа.
Мысль пойти к Крестовскому даже не показалась странной. Странно было узнать, что у их родителей был роман, странно узнать, что твоя мать — деревенская
Он ответил через три гудка, и Маша поняла, что откуда-то знала, что он окажется дома.
— Это Маша. Я могу войти?
Ответа она не расслышала, но замок запищал, давая знать, что его открыли. Консьерж посмотрел на нее так, будто она сделала что-то плохое лично ему, но Маше было все равно. В лифте она, правда, немного смутилась, увидев свое отражение: джинсы в земле, волосы свисают мокрыми сосульками, нос красный. Впрочем, чего еще от нее можно было ждать? Вероятно, это и было ее истинное лицо.
Вежливая улыбка слетела с губ встретившего ее Крестовского с такой скоростью, будто ее сдуло ураганом.
— Маша? — его голос прозвучал так, словно он не был уверен в том, кто перед ним.
Маша хотела сказать что-нибудь смешное, чтобы с его лица исчезло испуганное выражение, но вместо этого разрыдалась, громко и некрасиво.
Крестовский наконец отмер и, схватив ее за плечи, втащил в квартиру.
Глава 17
Ты — эхо всех самых важных событий.
Юла рыдала в трубку. За время общения с Романом она встречалась со своим отцом трижды, и все эти встречи заканчивались одинаково. Юла не рассказывала подробностей. Просто говорила, что она на фиг никому не нужна и все бесполезно. Роман в душу не лез, но ему было до смерти ее жалко, и он очень хотел хоть как-то ее поддержать. По телефону поддерживать рыдающую девушку было сложно, поэтому он рвался приехать, чтобы можно было сидеть рядом, держать за руку, обнимать, но Юла сказала, что она не в форме. Роман попытался ее убедить, что форма здесь вообще ни при чем, но Юла стояла насмерть. В итоге они сошлись на том, что встретятся завтра и сходят в кино или в любое другое место, на усмотрение Юлы. Тема фотосессии в разговоре так и не всплыла, и Роман теперь даже не представлял, как об этом заговорить, потому что Юла была такой расстроенной и потерянной, что фотосессия с умеренной обнаженкой уже не казалась таким уж кошмаром. В конце концов, она взрослая девушка и сама понимает, что делает. Он ей не муж, чтобы устраивать сцены.
После разговора с Юлой Роман позвонил матери, и они проговорили почти тридцать минут. Мама благополучно добралась до Лондона и, кажется, уже вполне пришла в себя. Тему Патрика не поднимали, хотя Роману очень хотелось выяснить, закрыт ли для мамы этот вопрос. Однако мама ловко уходила от ответа, рассказывая то о грядущем юбилее кузины, то о своих грандиозных планах на уик-энд, что Роман в итоге так и не смог вернуть разговор в нужное русло. Радовало лишь то, что в маминых планах на ближайший уик-энд Патрик не значился.
После мамы Роман позвонил по видеосвязи лондонскому деду, а потом родителям отца. Повторять заранее отрепетированную историю про дверной косяк, в который он врезался в темноте, было немного стыдно, и, кажется, русская бабушка так в нее и не поверила, но вариантов не было: Роман обещал звонить им по выходным, и пропустить разговор означало бы нарваться на неудобные расспросы и нотации. Для себя он давно решил звонить строго по графику и говорить только о том, что готов рассказать сам. Как правило, у родственников вопросов не оставалось и ему не приходилось врать. Слова о том, что ему хорошо в Москве, он считал ложью во спасение, поэтому как-то с ней смирился.
Покончив с разговорами, Роман выпил сок и, улегшись на диван, устроил ноутбук на животе. Спустя пару минут он понял, что, вместо того чтобы следить за футбольным обзором, думает о Маше, прокручивая в голове их первую встречу, когда он еще не знал, что у нее отношения с Волковым.
В его первый день в универе девчонки из группы разглядывали его с неприкрытым интересом. Юла и вовсе вела себя так, будто он уже был ее собственностью. Роман, оглушенный новой обстановкой и свалившейся на него информацией, вежливо улыбался, коротко отвечал на вопросы и честно пытался запомнить, кто есть кто, дико жалея, что рядом нет Стива, который отличался умением перетягивать внимание на себя.