Множество жизней Элоизы Старчайлд
Шрифт:
– Эгльфин насиловал Элоизу, – призналась Марианна. – Ежедневно. Снова и снова. Он брал ее силой, он избивал ее. У нее были переломы по всему телу. Ее морили голодом. Ей отрезали язык, чтобы заглушить ее крики, чтобы она никому не смогла поведать свою историю. А когда стало заметно, что она в положении – когда по закону ее должны были помиловать, – тогда Эгльфин лично организовал, чтобы ее доставили на площадь Моримон, и стоял рядом с эшафотом, когда падало лезвие гильотины. Вот этого мужчину я хочу убить, матушка, и да простит Господь Бог мою душу, я это сделаю.
Они
– Как ты можешь быть в этом уверена? – спросила настоятельница, когда тишина стала невыносимой. – Это всего лишь твои сны. Они могут оказаться фикцией. Плодом твоего воображения.
– Тогда откуда я знаю столько деталей? – отвечала Марианна. – Откуда я знаю о воздушном шаре, о виноградниках, о большом доме в поместье? Откуда я знаю об этом? – Она вытащила руку из кармана и разжала кулак. На ее ладони лежала золотая монета. – Это было зарыто в том самом месте, которое я видела во сне. Вот, возьмите. – Она вложила монету в руку матери Марии. – На нужды монастыря.
– Не пытайся купить мое благословение, – тут же ответила настоятельница и вернула монету Марианне в карман. – Ни деньгами, ни очками. Благословение Господа не продается. Non occides. «Не убий». – В ее голосе звучало недовольство.
– Non occides, – эхом повторила Марианна. – Шестая заповедь. Но как же пятая? «Почитай отца твоего и мать твою»? Бог поставил ее выше шестой. Зачем Он это сделал, если не хотел, чтобы она имела приоритет? И как я должна чтить мать, которую знаю только из своих снов, когда ее убийца и насильник живет, здравствует, гуляет и хлещет вино всего в часе езды отсюда? Чту ли ее, оставляя его в живых?
– Это Бог оставляет его в живых, дитя мое; Бог распоряжается жизнью каждого из нас. Господь знает, что мир – опасное место, и мы здесь только по Его милости. Ни одна заповедь не превосходит другую. Каждая есть абсолютная истина. Нельзя нарушить одну заповедь, чтобы исполнить другую.
– Тогда что мне делать, матушка? – В глазах Марианны стояли слезы. – Зачем мне эти воспоминания, если не затем, что Элоиза требует отмщения? Зачем?
В часовне хор пел «Agnus Dei».
– Возможно, Господь испытывает тебя, – предположила мать Мария.
– Тогда позвольте мне провалить это испытание. Я не хочу проходить его таким образом.
– Agnus Dei, quitollis peccata mundi: miserere nobis, – пели голоса.
Они слушали пение хора, пока звуки не стихли.
– Если я не убью его, я могу обвинить его в шпионаже, – предложила Марианна. Она объяснила, что приехала в Дижон в качестве члена комитета безопасности.
– И что его ждет потом?
– Если в комитете мне поверят, его казнят.
– Тогда его смерть все равно будет на твоей совести.
Да, будет.
– Вера никогда не дается запросто, – сказала настоятельница.
Репетиция хора закончилась. Сестры выходили из часовни, продолжая напевать «Agnus Dei».
– Мы не монастырь солнечного света. Не сестричество довольства и комфорта, – сказала мать Мария. – Мы – аббатство Святой Медрины, обитель дождей. Мы – канониссы
Марианна вздохнула.
– Дождь – не такая уж и большая беда, матушка. В худшем случае неприятность. В лучшем – благодать.
– Вот и делай выводы, – сказала настоятельница. – Одно и то же явление может быть как испытанием, так и благодатью. У каждой монеты две стороны. И мы никогда не сможем увидеть обе одновременно. Но Бог видит. Человек может быть злым, но подлежать искуплению. Возможно, то же относится и к Эгльфину. Возможно, ты видишь лишь одну сторону его монеты.
Беседа подходила к концу.
– Мне пора седлать лошадь. – Марианна встала, перекрестилась и поцеловала руку настоятельницы. – Вы были мне матерью, – сказала она, почувствовав знакомую боль в боку, когда произнесла эти слова.
– И ты была мне дочерью.
– Я вас никогда не забуду.
– И я тебя.
Это было самое близкое подобие признания во взаимной любви, какое они когда-либо могли себе позволить.
9
Катя
1986 год
Пять часов до полудня. Пять часов никогда не казались таким долгим сроком.
Они пили кофе в кафе рядом с церковью. «Я так не нервничала с той самой ночи на воздушном шаре в Загорска Весе», – подумала Катя. Но была ли причина нервничать? Если пра-пра-сколько-угодно-раз-правнучка Сильвии действительно существует, если она унаследовала ее воспоминания и придет на встречу, тогда они обнимутся, поплачут, поделятся историями и, возможно, Катя выяснит, осталось ли что-нибудь от сокровища. А если никто не придет, они с Миланом поедут в Париж осматривать достопримечательности, и Катя покажет ему Эйфелеву башню и расскажет о Розе, которая была здесь в 1900 году, а потом, возможно, они отправятся туда, где раньше стоял замок Ла-Мюэтт, над которым когда-то давным-давно пролетал огромный монгольфьер. А через несколько недель они станут семьей. В глубине ее чрева брыкнулся ребенок.
Милан сжал ее руку.
– У нас замечательная жизнь, – сказал он. – У тебя, у меня и у нашего ребенка. Сегодня утром я проснулся счастливым человеком, и если не произойдет ничего, способного это изменить, вечером я лягу спать тоже счастливым человеком. Нам не нужны сокровища.
– Обычно это я говорю тебе такие слова, – заметила Катя, – а не наоборот.
Что-то встало комом у нее в горле.
– Но это правда, – сказал Милан. – Хоть у меня и нет огромного состояния, я все равно самый богатый человек в Европе.