Множество жизней Элоизы Старчайлд
Шрифт:
– Ты молодец, бабушка, – говорит Фань Ли и сжимает запястье Галлеи.
Она молодец. Она рассказывает Фань Ли о демонстрации на прешово-попрадской дороге. Когда она доходит до момента, где мертвый Ярослав лежит в луже собственной крови, она рыдает. Уже не в первый раз. Фань Ли обнимает ее.
– Думаю, на сегодня достаточно, бабушка.
Да, пожалуй, достаточно.
– Они забрали мои яичники, – выпаливает Галлея. Они говорили не об этом, но это то, что у нее на уме. Она не смотрит на Фань Ли. Она смотрит на бескрайнюю равнину.
– Ты не знала, что они вырежут
– Я могла уйти, но я этого не сделала, – говорит она. – Я променяла свои семейные воспоминания на билет до Франции.
– И на банковское хранилище, полное сокровищ, – мягко добавляет Фань Ли. – И на твою сегодняшнюю семью – семью, которую ты любишь и которая любит тебя. И на возможность встретить человека, который тоже хранит воспоминания Элоизы.
Устами подростка.
– Да, и где Камилла сейчас? – спрашивает Галлея. – Давно мертва, и ее воспоминания похоронены вместе с ней.
«Стала прахом, – думает Галлея, – рассыпалась в пыль, как древнее ископаемое».
– Теперь я – твои воспоминания.
– Я знаю. – Галлея целует девушку. Она чувствует знакомую боль любви. – И я не знаю, как тебя отблагодарить за все часы, которые ты этому посвятила. Но я думаю, возможно, пришло время остановиться. – Она утирает слезу в уголке глаза. Это слеза по давно ушедшему Ярославу Немцову. – Ты никогда не запомнишь всех моих историй. С моей стороны было глупо даже надеяться на это.
– Мне вовсе не трудно, – говорит девушка. – Мне всегда это было в радость. Я люблю слушать твои истории. А если я что-нибудь забуду, Джулия мне обязательно напомнит. – Она нежно сжимает руки Галлеи. – И Ширли тоже все записывает.
– Никто никогда не прочтет этих записей. Кому они нужны? Есть мемуары и получше моих.
– Лично я никогда не читала ничего подобного. Когда-нибудь все это опубликуют, и ты станешь знаменитой. Так что мы не должны останавливаться, пока не запишем все до конца. – Она касается волос Галлеи, как это сделала бы сиделка, отводя прядь с ее лба. – Какое твое самое счастливое воспоминание? Какой был твой самый счастливый день?
– Могу рассказать тебе о самом несчастливом, – говорит Галлея. – Это была не гильотина – она принесла мне избавление; и не Лидице – о самом страшном я узнала лишь позже. Каждый день, проведенный Элоизой в той камере. Каждый из них был чудовищным. – Она закрывает глаза. Воспоминания уносят ее куда-то. – Но, возможно, все-таки не самым худшим.
– Не думай о плохом, бабушка, – говорит Фань Ли.
– Буран в горах, – произносит Галлея. – Мы так замерзли. Так замерзли. Мы прятались в пастушьей хижине – я, будучи Марианной, Лоик, мой защитник, мой драгоценный, милый Лоик, и Элис, маленькая Элис, моя подруга и моя спасительница. Солдаты Наполеона следовали за нами по пятам.
– Ты рассказывала, – говорит Фань Ли, но Галлея, похоже, ее не слышит.
– Мы прятались в пастушьей хижине. Ветер дул, такой ледяной, что, казалось, продувал нас насквозь. Мы продрогли до самых костей. Мои пальцы превратились в сосульки. Больно было даже дышать. Снегопад превратился в метель. У подножья горы Элис увидела людей с зажженными
– Бабичка, – предостерегает девушка.
– Мы укрылись под одной шинелью – шинелью Лоика. Мы тесно прижались друг к дружке. Но было темно. И в наших телах не осталось тепла, которым мы могли бы поделиться друг с другом.
Галлея плачет. Фань Ли видит дорожки слез на ее щеках.
– Утром нас нашел пастух, – говорит Галлея.
– Я знаю.
– В живых осталась одна Марианна.
Фань Ли берет ее за руку.
– А самый счастливый день? – повторяет она свой вопрос.
– На это легко ответить. Сегодня самый счастливый день. Это почти всегда так. Знаешь, что самое интересное во всех моих воспоминаниях? – Она не ждет ответа. – Ни один из моих призраков не доживал до старости. Ни одной из них не было больше сорока, когда они передавали свои воспоминания следующей. И вот она я. Мне восемьдесят пять. Только я состарилась.
Собаки унюхали что-то в деревьях. Бросились за чем-то вдогонку. Может, за белкой.
– Уведи собак, – просит Галлея. – Я хочу немного побыть одна.
– Ты уверена?
– Они мне мешают. Не дают посидеть спокойно.
Она закрывает глаза. Под ее веками проигрываются воспоминания. Сны из других эпох. Детские голоса. Истошные крики. Смех. Огни. Движение. Пышный прием в Нью-Йорке. Роскошные люстры. Гигантская статуя Отто с факелом в руке. Она, связанная, на двуколке. Улюлюканье толпы. Запах смерти. Ночь в буране. Пустой тайник на дне колодца. «Бегите, идиотки». Старый солдат в Лидице. Дедушка. Она бежит, а ее сердце готово разорваться на куски.
Она слышит, как Фань Ли с собаками спускаются с холма. Фань Ли не привыкать. Она знает, что в хорошую погоду бабушка Галлея любит оставаться наедине со своими воспоминаниями.
Галлея смотрит на равнину и видит бумажную фабрику, где когда-то давно работал Милан Гашек, пока они с Катей не переехали в Загорска Вес. Кажется, это было так недавно – и вместе с тем так давно. Фабрика закрыта уже много лет, но здание еще стоит. Сейчас там живут семьи. Фабричные помещения переделали под жилые квартиры.
Правильно ли она поступила, вернувшись в Татры? Уже несколько десятилетий она не задавалась этим вопросом. Но сегодня мысль свербит у нее в голове, назойливая, как жужжание комара в темной комнате. Понимала ли она, что в больнице ей солгали? «Всего несколько яйцеклеток, не более». Так ей сказал доктор Масуд. Она узнала правду четыре года спустя, уже после того как Карло переехал к ней и врачи из клиники репродукции в Кошице провели свои анализы. Подозревала ли она об этом, когда лежала на столе английской больницы? Сознательно ли обменяла свою репродуктивную функцию на визу?