Модельер
Шрифт:
И неодобрительно качал головой вслед, слушая как за многочисленными, пропахшими потом и клопами, драпировками затихают шаги.
Глава 2
Каким-то образом учащиеся театрального факультета, что заглядывали к ним с Виктором в мастерскую, умудрялись разговорить молчаливого паренька. Хотя сам Влад считал, что его наставник в плане общения куда интереснее. Ведь в голове у него гардеробная не меньше, чем здесь! Но ребята не обращали на Виктора никакого внимания; разве что несмело здоровались. Кроме того, они все оказывались друг с другом знакомы, и Влад в конце концов понял, что оказался в компании.
Самое первое сообщество людей, в которое Влад имел честь вступить, когда родился, отличалось стабильностью. Конечно,
Когда мальчик подрос и стал разбираться в эмоциях, ему стало казаться, что отец испытывает к матери отвращение. Это вязкое чувство, наверное, много позже и примирит его с действительностью сырого подвала. Он ни разу не спрашивал отца, что тот нашёл в этой женщине. Даже во время их «полуночных бесед». Но неоднократно задумывался над этим. Наверное, вспыльчивому, эгоистичному мужчине нужен электролит, проходя сквозь который, электрические разряды его порывов и эмоций будут достигать цели. Но разве не коробит его, что электролит этот — бездушная биомасса, не способная сказать и слова поперёк?.. Нет, отец её не бил. Во всяком случае, Влад ничего подобного не видел. Но был с ней груб, и даже не пытался в чём бы то ни было считаться с желаниями матери. Если, конечно, у неё эти желания были.
Размышляя над всем этим, Влад был по-своему эгоистичен. Моделируя в голове этот странный инь-янь, он всегда начинал стартовый отсчёт с позиции отца, но никогда — с позиции матери. Будто бы она даже не способна мыслить.
Над тем, что если бы отец выбрал кого-то другого, его, Влада, не было бы на свете, он почти не задумывался. Вот уж невелика потеря!
Второе общество случилось с Владом, когда он подрос и осознал, что все эти люди за рамками полутёмного домашнего уголка как-то организованы. Школа, детский сад… все они подчиняются неким-то законам, очень отличным от единоличной деспотии отца. Влад, который знал только одну форму организации, попытался примерить её на новый круг общения. Проще говоря, пытался понять, кто здесь самый главный. Таких, к его изумлению, не нашлось. Все играли со всеми, воспитатели мирно пили чай в каморке, даже дворник, он же завхоз, властелин нависающих над козырьком веток, которые высокомерно, сезон за сезоном, отказывался спиливать, обладатель четырёх кошек и кустистой метлы, грозился надрать уши, только когда дети приближались к его инвентарю. Что делают дети вне его сферы влияния, мужчину, казалось, не волновало. Драчуны не пытались никого себе подчинить. Они просто любили драться, а Влад был слишком крупным жуком для их неокрепших клювов.
Тогда он стал примерять роль лидера на себя. Уже тогда Влад был крупным мальчонкой, и его, бредущего из детского сада в огромной клетчатой кепке, часто путали с первоклашкой. Мальчика, с которым Влад был в одной возрастной группе, называли Зёрнышком: он, кажется, не умел даже говорить, только смеяться или плакать. А ещё ползать на четвереньках и мочить штаны. Может быть, он на самом деле был младше остальных ребят, и связан сыновними узами с одной из нянек: никто и не думал информировать малышей. Один раз Влад поставил эксперимент: во время тихого часа, встав на кровати, он поднял Зёрнышко одной рукой за ногу. Впрочем, тот не закричал, не обгадился и даже не заплакал — глядя на своего мучителя, он рассмеялся, а
В общем, лидерство под этой кепкой не прижилось. Владу нравилось демонстрировать своё превосходство над другими, как в случае с Зёрнышком, но командовать он не любил. Именно тогда он заподозрил, что с отцом они не больно-то похожи.
В школе ничего не изменилось. Разве что, там нашлись ребята покрепче, которые частенько поколачивали его за то, что вписывался в какие-то их собственные социальные рамки.
А по сути — думал Влад сегодняшней уже своей головой — мы все одиноки. Какую бы клетку ты для себя не искал, прутья, которыми тебя отгородят, будут похожи на неё меньше всего, а компания будет самая неподходящая.
Так что мобильным телефоном Влад не просто обзавёлся последним, а не обзавёлся совсем, до последнего предпочитая, когда ему всё-таки нужно было куда-то позвонить с улицы, телефоны-автоматы. В новом, театральном кружке общения у него пару раз спросили номер мобильника, на что Влад только качал головой, думая, что он с удовольствием звонил бы только в одно место — спящему отцу в его поверхностные дрёмы — где бы он в этот момент ни находился.
У него никогда не было друзей. Более нелюдимого и закрытого человека, должно быть, трудно найти в Питере. В школе, чтобы его поменьше доставали, Влад старался не выделяться из толпы, по утрам пожимая руки всем подряд, даже тем, кого вовсе и не знал, на вопросы отвечал односложно и возвращал собеседнику его же собственные слова или вопросы, иногда немного видоизменённые. Такой способ общения в личном словаре Влада гордо именовался «рикошетным общением». В детстве он неоднократно пытался завязать таким образом знакомства. Видел и воспроизводил что-то, что, по его мнению, позволяло проложить дорожку к более близкому общению. Не помогло. До того, как он достиг метра с хвостом в девяносто сантиметров ростом, старшие ребята пускали в ход кулаки, думая, что он дразнится.
Уже позже Влад решил, что эти контакты ему вовсе не нужны. Он был из тех людей, которым хорошо самим с собой.
Эксцентричность и спонтанность молодых людей из театра его забавляла, поэтому Влад решил отложить «рикошетное общение» в сторону — отчасти потому, что знал, что только всё испортит, отчасти потому, что мощную, как шквал южного, пустынного ветра, экстравертность, не так-то просто скопировать.
Все они общались запросто, казались закадычными друзьями, и даже его, постороннего, вплели в свою паутину, да так искусно, будто он всегда был её частью. Каждый вечер у кого-нибудь дома обязательно была тусовка, и за ним, как ни странно, заходили в мастерскую.
— Влад! — кричал Виктор, если первым натыкался на блуждающих среди вешалок и костюмов бедняг. — Здесь опять пожаловали по твою душу.
А им строго говорил:
— Стойте, пожалуйста, здесь. Ни шагу дальше! Эти костюмы слева, между прочим, реплики костюмов девятнадцатого века. Даже пыль с них драгоценна! А вы сбиваете её своими рукавами. А потом ещё чихаете и брызгаетесь слюной.
На вечеринках Влад обычно сидел в сторонке и рисовал. На него мало обращали внимания. Вокруг разворачивалось спонтанное театральное представление, в котором каждая сценка кажется заранее запланированной, но поставленной вот только сейчас, единым дублем.
Мало-помалу Влад проникался всеобщей спонтанностью и выползал из угла, куда относили его волнами пребывающие гости, сопровождаемые густо взбитой пеной алкогольных паров. И даже, вскарабкавшись на гребень этого настроения, позволял себе несколько больше, чем изначально хотел.
— Что это на тебе? — спрашивал он, материализовавшись перед одной из девушек.
Она оглядывала его с ног до головы, думая, что этот странный, напоминающий чем-то медведя человек пришёл к ней знакомиться, но потом понимала, что ему действительно интересна её одежда. Ответила, сдувшись, как воздушный шарик и завернув в себя плечи. Шея её намокала от пота: «отчего я интересна ему меньше, чем все эти тряпки?»