Модельер
Шрифт:
— А чего вы догоняли? — спросил раскрасневшийся после пробежки Влад.
Сержант похлопал глазами, рассмеялся и махнул рукой:
— Ладно, иди. Вряд ли ты его откуда-то украл.
Сав умудрялся быть абсолютно везде и, находя новое занятие, подключал его к уже имеющимся, словно виртуозный жонглёр. Вот он маркером разрисовывает манекенам лица, вот на переносной владовой плитке готовит омлет, вот завывает тихонечко возле выхода во внешний мир, и моргает фонариком, заставляя спускающихся по лестнице жильцов ускорять шаги. Вот снова бежит к омлету, крича во всю глотку, чтобы Влад «переключил на единичку».
Именно
— Слушай, — говорит однажды Савелий после того, как последняя из имеющихся бутылка пива официально и всеми сторонами была признана пустой — я давно хотел забиться. Пошли?
— Пошли, — согласился Влад. — А ты что хочешь?
— Скорпиона на заднице, — ухмыльнулся Сав. — И кису. На одной ягодице скорпиона, на другой кису. Сначала нужно выразить протест, разрушить сложившиеся устои, а потом уже строить на руинах что-то своё. Сейчас все ходят со скорпионами на груди или плече, и одинаковыми плоскими кошками на талии… а по сути — что мужики что бабы, все одинаковые. Так вот, я покажу, в каком месте я вижу всё это дерьмо. Правда, останется ещё тигр, но для него места уже не остаётся.
— А что набить мне?
— Тебе… — Савелий задумался, и даже преисполнился некоторого благоговения по поводу того, что его попросили высказать мнение по такому важному вопросу. — Ну, не знаю. А что тебе хочется? Может, тигра?
— К тиграм я не имею никакого отношения, — говорит Влад. — Тогда уж подвал… или манекена. Или швейную машинку и набор игл…
— А чего тебе бы хотелось добиться? — внезапно спросил Сав.
— Мне? Добиться? — Влад был ошарашен вопросом не меньше, чем Зарубин предложением выбрать для друга татуировку.
— Ну да. Каким ты видишь себя лет через десять?
Влад задумался.
— Я совсем себя не вижу.
— Совсем? — Савелий намазывал себе, а заодно и Владу паштетом бутерброд, и делал это сейчас особенно тщательно, словно где-то здесь был скрыт главный смысл жизни. — Как это может быть? У тебя к тому времени должно быть насиженное место, собственный дом, жена, престарелый я в качестве друга…
— Нет, — отрезал Влад, затянувшись сигаретой. — Меня там нет. Зато все остальные, представляешь, счастливы!
— Потому что тебя там нет? Дружище, я не уверен, что о твоём существовании знают твои же собственные соседи — те, что наверху, — с чего бы твоё отсутствие их осчастливило?
— Не моё отсутствие. Просто там будет… всё лучше, чем сейчас.
— Это утопия. Ты мыслишь утопиями, — Сав потянулся через стол и постучал по голове Влада ручкой ножа. — Как они вообще помещаются к тебе в голову? Они же орго-омные, как синий кит.
Но Влад и сам ощущал беспокойство. Он недостаточно точно сформулировал ответ, и перебирать слова, подбирая нужные, без толку — всё равно, что в пытаться раскрасить не соединённую точками картинку в детской книжке.
— Давай вернёмся к татуировкам, — попросил он.
— Ну да, — Сав потёр одно из своих пигментных пятен на щеке, как будто надеялся ещё больше его размазать. В тусклом свете они и правда походили на грязь. — Тебе нужно что-нибудь большое и доброе. Может, набьёшь панду на спине?..
— Я хочу себе мёртвого лося. Вот здесь, на плече. Такого, с кровью и кишками… я сам нарисую какого.
— Это-то твоё большое и доброе?
Влад помолчал.
— Нарисую на себе то, что должно исчезнуть из этого мира. Я же себя там, в будущем, не вижу, верно? Куда бы я не ушёл, пусть
Сав уважительно покивал.
— За что я тебя люблю, приятель, ты умеешь пользоваться мозгом. Плохо только, что если бы все были такими же думающими, ничего хорошего бы в этом мире не осталось. Ни вечеринок, но попоек… твоего драгоценного мира моды тоже не будет.
Сав наморщил нос, долгим взглядом провожая исчезающий — укус за укусом — во рту у Влада бутерброд. Он хотел ещё что-то спросить, но ничего не мог придумать, а Влад, чувствуя нависшую над ним угрозу быть обязанным снова произносить слова, вытянул правую ногу и ткнул большим пальцем на кнопку включения ТВ.
Телевизор в подвальной подсобке оказался вполне себе рабочим. Правда, от цветов там остались лишь намёки. Влад нашёл между первым и вторым этажом распределительную коробку кабельного телевидения, купил необходимый кабель и однажды ночью протянул его к себе в подвал, обеспечив древний «Рубин», едва отображающий цвета, снами на полторы сотни каналов. Кроме того, там не было звука, но Влад прекрасно обходился без него. Он насвистывал какую-то песенку себе под нос, или включал плеер и вставлял в уши наушники. Верхний свет теперь практически не включался, зато телевизор работал всю ночь, транслируя канал fashion или порнуху; Влад засыпал и просыпался под его натужное гудение.
Сав относился к зомбоящику с плохо скрываемым презрением.
— Нет на тебя «Звонка», — корил он Влада.
— Какого? — простодушно переспрашивал Влад.
— Дверного, блин, — Сав не уточнял, что имел ввиду одноимённый фильм. К фильмам относился с плохо скрываемым презрением уже Влад, который не мог толком объяснить причину своей нелюбви.
— Это же всё не по-настоящему, — говорил он, подёргивая плечами.
— А у нас в театре, типа, всё всамделишное.
Савелий учился на театрального механика. Его сфера деятельности — постараться не попадаться на глаза людям, что для Сава, по мнению Влада, было просто невозможно. Он как бельмо, если есть где-то в здании, то обязательно здесь, маячит перед тобой, скачет, размахивает руками и мешает смотреть представление. То есть, делает ровно противоположное тому, что от него ожидают. Впрочем, обязанности свои Сав зубрил назубок, и, вытянувшись по струнке, мог сразить их знанием наповал вышестоящее по иерархической лестнице лицо, которому вздумалось его отчитать. А потом ещё мог продемонстрировать, насколько хорошо всё у него готово к представлению. Просто Сав делал всё неимоверно быстро, а скуку предпочитал сжигать на костре деятельности уже незапланированной, и, в сущности, не нужной.
— Конечно, в театре всё всамделишнее, — рассеянно говорил Влад. — Там же живые люди играют. У кого-то из них может болеть живот. У кого-то умерла мама. Всё это сказывается на сцене.
— Но сюжет-то один и тот же.
— Сюжет один и тот же, но я его не смотрю. И на постановку не смотрю. Я пытаюсь представить, о чём думает актёр.
Савелий насмешливо отвечал:
— С тем же успехом ты можешь размышлять, о чём думает наша гардеробщица, тётя Марина, когда пытается повесить три куртки на одну вешалку. Она отличный актёр. Ей трудно. Пот льёт по шее. От куртки разит чесноком. До третьего звонка считанные минуты, напарница заболела, а окошко штурмуют опаздывающие зрители. Из кармана второй куртки торчат свёрнутые трубочкой деньги, и тёте Марине приходится бороться ещё и с соблазном. А? Драма?