Мое королевство. Бастион
Шрифт:
Даль всегда мечтал приехать сюда с государыней, гулять по просвеченным солнцем аллеям, любуясь золотом ясеней и рдеющей рябиной; угадывая мрамор статуй в поредевшей листве, вдыхая аромат хризантем и увядания. А потом по засыпанной шуршащими листьями кирпичной дорожке — пройти к дому, постаревшему горынычу, ощетиненному трубами горбатой крыши. И пить на холодной галерее горячий чай. И держать руку Алисы в ладонях.
Но он шел по темной аллее, держа под руку другую женщину.
— Где мы? Куда вы меня привезли? — испуганно спросила Ариша, глядя на темный горб дома впереди.
— Это поместье
— Андрея? — это был еще один ученик Сана, сгоревший в Бастионе. Якобы сгоревший, уточнил себе Даль.
— Его отца. Альфред Карлович мечтал строить в этой местности дирижабли. Пока сын не помешал его карьере.
— Как вы смеете?! — Ариша вырвалась, споткнулась и едва не пропахала дорожку носом. Пришлось ловить ее за шубу. Инна, идущая следом, что-то буркнула о нервных барышнях.
Внутри дома с ледяным маслянистым отблеском кафельных печек Крапивин с удовольствием препоручил ей заботы о моне Адашевой и вернулся в столицу. Часы на донжоне Твиртове как раз отбивали четыре с четвертью. Ложиться смысла не было.
Даль прикинул, где бы лучше устроиться с текстом, чтобы тот не вошел в резонанс. Гостиница отпадала сразу. В комиссариат ехать не хотелось. Оставались на выбор кабинет в Твиртове и храм Корабельщика-на-Рву, в пяти минутах ходьбы друг от друга. Храм на ночь запирали, но у комиссара имелся ключ от бокового придела. И там-то Даля точно не потревожат.
Он оставил машину на стоянке у площади и пешком пошел по наклонному спуску наверх. Впереди смутно рисовался храм красоты несказанной и судьбы зловещей. Оба зодчих его накануне освящения не то умерли смертью наглой, не то лишены были самого ценного, что, заключенное в золотую раку, вмуровали в пол, дабы храм стоял вечно. И даже если это всего лишь дурная легенда, Корабельщик-на-Рву, снаружи красивый, точно елочная игрушка, изнутри был темен и мрачен, словно пещеры первых лет служения. Подковообразные коридоры, камеры с низкими сводами, разновеликие ступени лестниц, редкие светильни на стенах.
А рядом с Чашей вовсе оторопь брала.
Даль запер за собой на засов сколоченные из дубовых досок, окованные железом двери. Внутрь не пошел. Расстегнул пальто и присел на холодную скамейку у стены, под лампадой. Раскрыл роман Халецкого.
«...дома на этой улице стояли одноэтажные, приземистые, заваленные снегом. Тесно прижимались друг к другу, кукожились от ночного мороза, сковавшего город, превратившего в лед истоптанный снег широкой улицы, перемешанный с мочой, помоями и конскими яблоками. Наледь блестела под светом из низких окон, сливами почти касающихся земли. И небо было серо-багровое, низкое, мутное, как с похмелья.
Этот мужчина появился ниоткуда и теперь стоял, откинув голову с буйной черной гривой, у заледенелого сажального камня, раздумывая, стоит ли присесть; волосы и глаза его казались невероятно, отчаянно яркими — глаза были действительно зелеными, как море или молодые листья, и станом мужчина был гибок, как ветка, хотя высок и широкоплеч. Для этой улицы, ночи, погоды яростно неуместен.
Пока он раздумывал, лед дороги взломал, разметал осколками грохот копыт, всадники
— Служба государыни! Кто ты?
Незнакомец посмотрел зеленющими своими очами, даже не пытаясь отстраниться от факела, сунутого в лицо:
— Крысолов».
Крапивин сердито захлопнул книгу. У Сана всегда был талант к красивостям и самовозвеличению, но тут он превзошел себя. Больше всего комиссару хотелось запустить «Крысоловом» в стену, чтобы треснул переплет и полетели страницы. И он не стал себе отказывать. Книга глухо стукнулась о камни и шмякнулась на пол. Даль брезгливо отряхнул руки. Надел перчатки и подобрал ее.
Когда из романа извлекут все, что можно, он просто подцепит книжонку каминными щипцами и швырнет в огонь.
В соборе было холодно, как в погребе. Комиссар передернул плечами и застегнулся. Браня себя за глупость, сунул руку под отворот, нащупывая карманные часы. Отблескивающие стрелки показали шесть без восьми. Куда-то бесследно выпал больше, чем час.
Семью минутами спустя, перейдя площадь и предъявив пропуск на Мельничных воротах, Даль вошел в Твиртове и поднялся в покои государыни.
В Дальней приемной сонные порученцы с опухшими глазами за инкрустированным шахматным столиком резались в карты. При виде комиссара мальчишки вскочили, пряча засаленную колоду.
Одним из дежурных был Гай Сорэн.
Род Сорэнов пожертвовал всем, чтобы помочь Алисе в борьбе с Одиноким Богом. Потому Гай получил место при дворе. Но чванливый и недалекий аристократ мечтал о карьере комиссара безопасности и информации. Разумеется, Даль ему мешал, и Гай не скрывал своей ненависти. А сейчас рассиялся кривой улыбкой — похоже, канцлер успел с ним «побеседовать».
Крапивин сухо кивнул, сбросил Сорэну на руки пальто и шляпу, как простому лакею. И мимо щелкнувших каблуками караульных прошел в Ближнюю приемную. Там по раннему времени было пусто, лишь истопник, стараясь не греметь, загружал в зев печки поленья.
Из дальней, украшенной лепниной двери, отбросив занавеску, выплыла горничная в накрахмаленном рогатом чепце с крыльями и синем платье с отложным воротником. На полной груди ее колыхался серебряный кораблик на цепочке. И если бы не кокетливая крученая прядка вдоль щеки и не качество ткани, девушка сошла бы за сервену-монахиню.
В руках горничная несла укрытый льняной салфеткой поднос. С краю выпирала коричневого стекла банка, и ртутный градусник торчал, как цветок.
Вильнув бедром, девица задела Даля и уплыла, он же подумал, что дворцовая служба распущена и даже вульгарна, и сходство с сервеной растаяло.
Он, не стучась, вошел.
Портьеры на окне были задернуты, на столике у окна мягко светила лампа под зеленым абажуром, стоял письменный прибор и лежала тетрадь, распахнутая на чистой странице. Слабо пахло эфиром и хризантемами. Потрескивали дрова в печке. За приоткрытой заслонкой ярилось оранжевое пламя. И казалось, что опочивальня плывет куда-то сквозь ночь.