Мое побережье

Luft_waffe

— Послушай себя со стороны! — что за бред он вообще несет?

— Это ты хоть раз послушай, — резкое движение вперед, уперся животом в стол. — Мы знакомы, ясно? Она из другого города, приезжает к родственникам на праздники, и такую, как она, он точно не бросит ради тебя, — эффект пощечины, выбивший все ответные реплики из головы. — Для типов, вроде Киллиана, в одноразовом промискуитете без обязательств нет ничего особенного. Это даже престижа добавляет, если угодно. И вместо того, чтобы включать в себе неблагодарную эгоистку, могла бы просто поблагодарить за предупреждение!

— Тони!

— Да пошел ты, — я с шумом отодвинулась

на стуле, хватая не слушающимися пальцами телефон и поднимая с пола сумочку за лямки.

Поблагодарить?

Держаться удавалось, но видел бог, еще чуть-чуть, и я буду готова дать волю злым слезам.

Поблагодарить за то, что назвал меня второсортной девственницей, которая не в состоянии привлечь парня просто потому, что я — это я?

— Точно, сделай еще меня во всем виноватым! — слова стальными шариками ударились в спину и со скрежетом покатились по бетонному полу школьной столовой. — Ну и отлично!

Толкнуть кого-то плечом, протиснуться через хлопающие в разные стороны двери в коридор… кто-то недоволен? Плевать.

Казалось, от ярости вот-вот вспыхнут ресницы.

Шаги — тяжелые, явно не девчоночьи — за спиной. Легкое прикосновение пальцев к плечу.

Какую часть фразы «пошел ты» он не понял?

— Эй…

Я покачнулась, останавливаясь так резко, что едва не потеряла равновесие. К черту — наугад. Быстрый разворот, замах, звонкий шлепок пощечины, подозрительно смешанной по своей силе с попыткой по-настоящему ударить. Мгновенные колики по всей ладони.

Сердце, так гневно колотившееся несколько секунд назад, заледенело и оборвалось, разбившись в желудке на сотню мелких осколков.

Стив Роджерс пораженно дотронулся до вспыхнувшей щеки, напоминая застывшую в немом изумлении рыбку. Никогда бы не подумала, что у него такие пухлые губы.

О, господи.

— Боже, я, — я сделала шаг к нему, в неуверенности приостановилась. Прижала ладошки к собственному рту. — Стивен, прости, боже…

— Было не больно, — он поднял руки в защитном жесте, заверяя словесно, точно готовый в противном случае отразить повторную попытку нападения. В одной из них я заметила зелено-белый учебник. — Ты забыла на биологии, — проследив за моим взглядом, он подал печатный экземпляр. — Я хотел отдать в столовой, но… — противительная частица и образовавшаяся пауза свидетельствовали лишь об одном: он видел или, возможно, слышал нашу перепалку с этим… этим.

Даже набравший массу и обзаведшийся популярностью в кругах носительниц юбок, Стив Роджерс оставался все тем же Стивом Роджерсом — мальчишкой с огромным сердцем, всегда готовым помочь любому, кто в этой самой помощи нуждался. Каким перевелся в нашу школу несколько лет назад, переехав из… стало резко стыдно; я даже не удосужилась запомнить, какой город имел статус его родины.

Он столько раз лез в драку, не имея никакого физического превосходства перед противником, «борясь» за «правое дело»; он с таким почти неразумным постоянством прощал и протягивал руку, покуда большинство вопиюще не ценило его моральных качеств. Стив был из тех, кто усаживался за предпоследнюю парту и что-то бесконечно чертил карандашом в скетчбуке, не замечаемый толпой, но замечающий всех.

Девяносто процентов учащихся старшей школы могли бы многому у него поучиться.

Я сконфуженно приняла книгу.

— Спасибо, что забрал, — учебник притянут к груди.

Стали заметны несколько зевак,

чуть ли не затаившие дыхание в ожидании дальнейшего разворота событий. А у Стивена красивый джемпер. Ярко-синий, практически васильковый, с выглядывающим воротничком рубашки. И всегда безупречно причесанные волосы. Он напоминал парня годов пятидесятых, случайно затерявшегося в не своем времени; такие обычно рассекают улицы на грузных ревущих мотоциклах, пьют коктейли с высокой горкой взбитых сливок, слушают джаз и читают в библиотеке Джека Керуака.

— Ничего особенного, — он эфемерно взмахнул рукой и рассеянно потер шею. — С тобой все точно хорошо?

Да, просто видеть здесь мало — наверняка слышал.

— Могло быть и лучше, — главное — вовремя закусить губу и приказать себе не расплакаться, — но это… бывает. Пройдет. Просто иногда кажется, что мир сошел с ума, — я попыталась улыбнуться, надеясь, что Роджерс тоже перестанет выглядеть стесненным.

— Мир в порядке, — он спрятал руки в карманах брюк. — Это с людьми что-то не так.

Я поправила съехавшую с плеча сумку и еще раз поблагодарила Стивена, получив ответ: «Любой бы поступил так же». Мы распрощались до встречи на литературе.

Нет, Стив; не любой, уж поверь.

На мгновение мне показалось, что на входе в столовую неловко топтались две до боли знакомые фигуры, но думать об этом уже решительно не хотелось.

Он невероятно прав. С людьми, определенно, что-то не так.

========== 9. ==========

Иногда трудно судить здраво, попав в западню между чувствами и обстоятельствами, но мне удалось; пальцы успели сжаться на бумаге, смяв края, после чего легкие сотряс усталый вздох. Провались ты пропадом.

Рисунки с изображением Старка шлепнулись на стол, я — в крутящееся кресло. День, когда я порву их на мелкие клочки и стряхну в мусорный бак, еще наступит, и, к великому сожалению, не сегодня. Наверняка это будет осознанный жест — сродни тому, как выбрасывают прошлогодние тетради, смирившись с фактом бесполезности записей и нескольких пустых листов в конце. Я сделаю это, когда мы окончательно разрушим друг друга, а сердце настолько устанет болеть, что наплюет на все. Когда придет бесповоротный конец. Когда он уедет, пообещав навестить на Рождество, а я кивну, якобы веря и подписываясь на несколько месяцев ожидания, потому что буду знать: он уже не вернется. А я уже не жду.

Когда злость за опять растоптанные чувства уйдет, и останется лишь сожаление. Скорбь по тому, что мы сами все испортили.

Я сменю прическу и, оглянувшись назад, пойму, как много утекло воды, и сколь сильно я повзрослела. Его взгляд подернется серьезностью — он действительно осознает груз ответственности за корпорацию, котирующуюся на самой Нью-Йоркской фондовой бирже. И тогда все просто потеряет смысл. Тогда померкнут последние воспоминания, сотрется четкость образов, и рисунки превратятся в пресловутые ненужные школьные записи. Они будут только занимать место на полке университетских конспектов; после — взятых домой рабочих папок, ведь расчеты снова поперепутали со страшной силой, и кому, как не тебе, сидеть с ними, исправляя до глубокой ночи. Жутко думать, каким тленом пахнет от «взрослой жизни», но еще хуже осознавать, что ты неизменно движешься по траектории «родился-крестился-умер», и свернуть с нее можно лишь в одном случае: став маргиналом, переехав на улицу и откинувшись от голода или туберкулеза.