Мое самоубийство
Шрифт:
Однажды я с большим трудом удержал крестьянку лет семидесяти, которая собиралась встать передо мной на колени и целовать мне руки. Мой голос, полное отсутствие во мне высокомерия и резкости ввели ее в заблуждение, и она решила, что я бесконечно добр.
Да, я добр, но какой-то пассивной добротой. От меня куда меньше пользы, чем от личностей, в которых есть резкость, потому что есть решительность.
Есть экономные люди, которые если и приоткрывают свою душу, то с большой осторожностью. Такие не способны радушно встретить незнакомца. А я, увидев симпатичное лицо, тут же улыбаюсь. Это вызвано исключительно подвижностью моей скуловой мышцы.
Как-то
Живи я в других условиях, никто не пострадал бы от моего эгоизма. Например, в какой-нибудь сказочной стране я образцово исполнял бы свой общественный долг. Иногда человек безнравственный — это всего лишь человек нравственный, который оказался не на своем месте.
Я говорю все это для самоуспокоения. Сегодня жизнь не внушала бы мне такого отвращения, если бы все эти двадцать лет я, игнорируя остальное человечество, был по-настоящему добр к одному-единственному человеку. Зло, причиненное мной, непоправимо. Я довел до отчаяния живую душу. Я разрушил нечто бесценное и неповторимое. Содеянное мной дурно; и чтобы искупить свою вину, мне не хватило бы всего душевного капитала который я растратил — сантим за сантимом — на посторонних.
ИНДИВИДУУМ И ОБЩЕСТВО
Всем хорошим во мне я обязан обществу. В современном мире, рассчитывая только на свои силы высшего позвоночного, не сумел бы себя прокормить и защитить. Индивидуум, способный жить один в пустыне, прежде сформировался в социальной среде, которая снабдила его всеми необходимыми средствами.
Не родись я среди людей, я бы не умел говорить. Это люди научили меня думать. Все то прекрасное, за что я полюбил жизнь мне открыло общество. Я знаю: для своего сохранения оно нуждается во лжи и насилии, но это его писатели рассказали мне о справедливости и пробудили во мне мятежный дух. Всем, чем я обладаю, — будь то идеи, радости или одежда — я обязан другим.
Но общество быстро отбирает у нас все, что дает. Поселив в нашем сознании волнующие образы, оно мешает нам — своими законами и моралью — удовлетворять наши желания и, зачастую, самые насущные потребности. Сначала воспитатели прививают нам вкус к прекрасному, а потом общество уродует нашу жизнь, превращая нас в машины.
Общество сильнее: оно легко избавляется от индивидуумов, которые ему мешают. Но в своем противостоянии зачастую прав индивидуум: он — представитель уже иного — лучшего — общества. Иногда, восставая против общества, мы исполняем свой общественный долг.
Чтобы жизнь продолжилась, людей обязывают ежедневно, по много часов, быть машинами. Если бы только машинами! В роботов и маньяков превращают тех, чья задача — обогащать внутренний мир подростков. Вот уже тридцать три года я преподаю школьникам элементарную математику. Каждый год, каждый день, я твержу неизменные правила и формулы. (Что до моих отступлений, то они, разумеется, нарушают Регламент.) Некоторые фразы мне приходилось произносить так часто, что иногда от отвращения у меня сводит скулы.
Государство не дает учителям возможность вносить в свою работу что-то новое и тем самым омолодить свое мышление. Стремится ли Государство к тому, чтобы молодежь воодушевлялась? Нет, воодушевление опасно.
А я люблю порывы, начинания, движение.
«Ах, первые цветы! Ваш аромат так дивен!»3
Изо дня в день я должен рассказывать детям, которых мне доверили,
Я был создан для того, чтобы любить дело, которым занимаюсь; и от моей сердечности было бы наверняка больше толка, если бы я учеников не наставлял, а увлекал. Перспектива повторять одно и то же угнетала бы меня меньше, если бы те, кто мне платит, сказали: «Делитесь с детьми самым лучшим из того, что вы знаете». Ведь я не чиновник, гордящийся тем, что он — «шестеренка» социальной машины. Истины, которым я учу, должны меня вдохновлять.
ПРИЛИЧНЫЕ ЛЮДИ, ПРАВИЛЬНЫЕ ГРАЖДАНЕ
Сколько раз я, не без стыда, сравнивал себя с приличными людьми, с теми, кто каждый день просто выполняет свой долг, кто бережлив и умерен, кто дает хорошее образование своим детям. Глядя на таких людей, я говорил себе: «Вот как мне следовало бы жить».
У меня нет ни капли смешного презрения отдельных представителей «богемы» к буржуа. Некоторые добродетели, присущие порядочным людям, просто бесценны. Их отсутствие может привести к тому, что будут совершаться самые серьезные ошибки. Порой скромные служащие и мелкие лавочники тридцать или сорок лет подряд прилагают все усилия и отказывают себе в малейших удовольствиях ради того, чтобы их дети позднее заняли более высокое положение. Думая об этом, легко и расчувствоваться. (Правда, я вообще подвержен эмоциям и склонен к слезливости). Но я пишу эту последнюю книжечку, дабы объясниться, а еще — заранее опротестовать чересчур суровое осуждение, которому меня подвергнут. Я испытываю потребность защитить эгоистичного индивидуума от предписаний Морали.
Именно приличные люди, ревнители порядка, обеспечивают стабильность социального строя. Важно, чтобы их было много. Именно они основывают семьи. Они по своему образу и подобию производят детей, а те — в свою очередь — будут воспроизводить себя; и так жизнь продолжится. Им сказали: «Плодитесь и размножайтесь!» И они подчиняются.
Достойны ли безусловного восхищения эти почтенные господа, так хорошо играющие свою роль добропорядочных граждан? Не станет ли жизнь пресной, если общество будет состоять лишь из подобных людей? Возможно, именно недостаток воображения позволяет им быть столь однообразно добродетельными. Они живут с осторожностью, допуская в свою жизнь лишь то, что дозволено; они следят за своими словами и действиями; им не свойственны сильные порывы; им неведомы восторг и восхищение. И почтительность часто делает их глуповатыми.
Время от времени в мире должен происходить беспорядок, дабы могло родиться нечто новое. А беспорядок всегда провоцируют граждане неправильные, воодушевленные и даже опьяненные словами.
Таких людей я понимаю. К их слабостям я снисходителен. Мне тоже необходимо жить с упоением. В моей жизни должны быть чудесные минуты. Подарить их мне могут поэзия и музыка. Я ликую, думая о предстоящей работе. Как браться за дело, если с самого начала тебя не волнует красота того, что собираешься создать? Иногда большую радость доставляли мне хорошее вино и вкусная еда. Есть вина столь благородные, что смакуя их, так и хочется сказать кому-то спасибо.