Мое самоубийство
Шрифт:
Наконец, я чувствую себя сильным, бесстрашным и исполненным уверенности в те крайне редкие моменты, когда мне улыбается Женщина.
Очевидно, Великий Механик не слишком усердствовал, создавая мою внутреннюю машинку. И забыл установить регулятор. Этим объясняются беспорядочные движения моей души. Я никак не мог уподобиться тем осторожным, терпеливым и предусмотрительным людям, которые уже в 20 лет копят на старость. Для меня жизнь нормальная — это жизнь радостная. Как личность безрассудная, я не хочу принимать во внимание все условия этой Задачи. Я не был создан для жизни в мире, где нужно жертвовать молодостью ради того, чтобы готовиться к старости.
ТО, ЧТО ДЛИТСЯ СЛИШКОМ
Ко мне снова зашел Филипп. И сказал следующее:
— Иногда что-то внутри нас длится слишком долго. Вчера в кафе я увидел, как один старик потянулся трясущейся рукой к корсажу юной девушки, которая принесла ему кружку пива. Это было отвратительно. Я твердо решил умереть прежде, чем стану похожим на того мерзкого старика. Ибо нам всем грозит одна и та же опасность. Сердце не хочет забывать. Есть возраст, когда наша потребность в любви объясняется стремлением к продолжению рода. Но позднее, когда человек уже не способен выполнять эту полезную функцию, его все еще могут обуревать желания, которые потеряли всякий смысл. Впрочем, я не очень хорошо понимаю, кто отвечает за дисгармонию, от которой страдает индивидуум: общество или природа. Вопрос, в общем-то, тщетный, так как все переплетено. Я тебе говорил, что каждый день хожу искать немного нежности у Адриенны. Она позволяет мне подолгу смотреть ей в глаза и робко поглаживать плечо. Я мог бы часами созерцать восхитительную линию ее затылка. Когда она рядом, я обретаю уверенность и даже веру; я знаю, что в жизни существует что-то бесконечно хорошее. Нет ничего лучше «свободной любви», осуждаемой порядочными людьми. Я заметил это слишком поздно. Долгое время я жил несбыточными мечтами и сжимал в объятиях одну пустоту. Видя мою робость, Адриенна иногда ободряюще улыбается. Готовый уже потянуться к ней, я замираю в нерешительности: мне становится неловко. Она молода, а я уже нет. Я гожусь ей в отцы... Понимаешь?
— Да, понимаю.
— Другому было бы достаточно погладить ее мягкую кожу. Я же, я истосковался по нежности. Подумай, как часто мужчина и женщина украдкой обмениваются взглядами, встречаясь на улице или в каком-то общественном месте. Скованный моралью или робостью, человек подавляет свои инстинкты: в мире миллионы голодных сердец. В полной темноте, где не будут видны мои седые волосы, я хотел бы страстно сжать в объятиях женщину, которая испытывала бы те же чувства, что и я. Это невозможно. Все мы обречены на одиночество. Один французский врач даже сказал: «Большинство людей умирает от тоски». Но жизнь все равно продолжается. Природе нужно сближение полов лишь на короткое время, и тщетно человек будет искать в любви долгого счастья. Человеку не избежать печали, потому что он обладает воображением, потому что он мыслит и потому что он уже не животное.
— Филипп, ты прав. Есть сердца, которые глупая мораль обрекает на слишком короткую юность и слишком долгую старость. Старость никчемна. Если бы я сотворил этот мир, я поместил бы любовь в конец жизни. Тогда до последнего мгновения людей поддерживала бы смутная чарующая надежда.
ПОСЛЕДНИЕ МЫСЛИ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ
Всё дело в физиологии. Доводы, побуждающие меня уйти, были бы недостаточными для кого-то другого. Видимо, не всем свойственно чувствовать так, как чувствую я. Желая меня удержать, друзья предлагали мне свою помощь. Но я так свыкся с мыслью о близкой смерти, что отказался. Перспектива новой жизни, в которой опять будут тяготы и, возможно, унижения, меня не прельщает. Надо полагать, во мне износилась какая-то важная пружина. А значит, приведенные мною доводы объясняют отнюдь не всё. Истина в изложении писателя, претендующего на искренность, всегда «подправлена».
Иногда жизнь, отклоняющаяся от нормы, естественным образом заканчивается
Скоро я убью себя, хотя и не заслуживаю такого наказания. Уверен, что у меня было меньше гадких намерений, чем у добропорядочных и преуспевающих граждан, которые никогда не подумали бы о самоубийстве. Прекрасные стихи, которые я читал, делали мои мысли чище. Каждый день поэзия дарила мне минуты волнения. Мне бы так хотелось остаться на земле!
Даже не имеющий злобы, может причинить очень много зла. Я хотел бы попросить прощения у одного человека, но мне никогда не найти нужных слов.
В течение дня мое настроение часто меняется. Бывают моменты, когда я забываю, что скоро умру. Тогда я улыбаюсь и напеваю любимые мелодии, ведь во мне еще осталось много радости. Уничтожить все это было бы расточительством. Но я никогда не умел экономить.
Мне приятно писать эту книжку о моем Самоубийстве. Пока я над ней работаю, мои мысли чисты, как у ребенка.
Многие считают самоубийство преступлением против морали. Но они даже не задумываются, что есть аморальность двух видов: одна свойственна преступникам, а другая — честным людям.
Для жизни необходима хотя бы толика бесстыдства.
Один философ сказал: «Не знаю, что значит быть подлецом, но душа порядочного человека — это что-то ужасное»4.
С того момента, как я спрятал под матрасом заряженный револьвер, будущее меня больше не страшит.
Я очень люблю жизнь. Но чтобы наслаждаться спектаклем, нужно занять хорошее место. А на земле хороших мест мало. Правда, и зрители — в основном — не очень привередливы.
Иногда мне кажется, что мое самоубийство смахивает на фарс. Ах, ну почему граница, отделяющая пустяки от серьёзных вещей, не слишком четко обозначена?
Несчастен ли я, или же слова отчаяния, которые я говорю себе, заставляют меня в это поверить? Нам не дано отличить наши реальные беды от воображаемых. Что есть реальность? И что ею не является?
Музыка меня умиротворяет. Я чувствую, что она меня прощает. Уверен, меня простили бы и все поэты (разумеется, речь идет не о патриотах, которые сочиняют поэмы для Государства).
Последние несколько дней многое перестало меня интересовать. Всё, относящееся к литературе, кажется мне тщетным; теперь мне было бы трудно принимать участие в жарких дискуссиях. Да и все разговоры я нахожу скучными как никогда.
Зато у меня складывается верное представление о бесконечно ценных вещах, которые я скоро потеряю. Мне кажется, теперь я лучше различаю то, что в жизни действительно имеет значение. Я счастлив, что вижу небо, деревья, цветы, животных, людей. Счастлив, что ВИЖУ. Счастлив, что все еще жив. И мне хотелось бы еще раз коснуться груди Алисы, чтобы не чувствовать одиночества.
«Чтоб, как лампаде, сердцу догореть, Иль, как часам, остановиться, Чтобы я мог так просто умереть, Как человек на свет родится»5Более двадцати пяти лет я был страстно увлечен проблемой, которую считал крайне важной. Сегодня я понял, что заблуждался: я интересовался ею не потому, что признавал ее значимость; но, несомненно, придавал ей значимость, поскольку ею занимался.