Мое сердце и другие черные дыры
Шрифт:
– Ладно, веселитесь, ребята. Но, Роман… – Она кладет руку ему на плечо. Розовый лак на ухоженных ногтях тускло поблескивает в свете фар. – Обещаешь позвонить, если задержишься?
– Да, конечно, мам. – Он слегка приобнимает ее, и я отвожу взгляд, пока она гладит пальцами стриженый ежик его волос.
Помахав нам рукой, женщина уходит в дом, Роман залезает в машину, и мы некоторое время сидим молча.
– Я тоже рада тебя видеть.
– Я просил тебя прекратить эти шуточки.
– Это была не шутка. – Я включаю мотор. –
Я повторяю его слова, сказанные в четверг. «Тусоваться» звучит не так ненормально, как «Где бы нам обсудить нашу совместную смерть?».
– Конечно. Почему нет? – он глядит в окно и кажется еще более отстраненным и холодным, чем в нашу первую встречу.
Я веду машину по его улице и поворачиваю налево, на Главную.
– Ты забываешь, что я не из Уиллиса, и не знаю, что это за площадка.
Возможно, он из тех людей, у которых в голове ложь превращается в правду. Сказал приятелям, что мы познакомились на старой площадке, и вот Вселенная ответила.
– Езжай прямо и потом сверни направо на Тропу Поссумов.
Только в Уиллисе, штат Кентукки, могли так назвать улицу.
– Я сердце отдала тебе на Поссумов Тропе, – декламирую я.
Роман недоуменно таращится на меня.
– Ладно-ладно, все – я сама серьезность.
– Ты меня бесишь.
– Чем?
– Своими шуточками. Вроде такая решительная с виду, а как откроешь рот – сплошные упражнения в остроумии.
С моих губ срывается смешок. Такой же, как в разговорах с Лаурой: напряженный, ненатуральный.
– Ну вот, опять.
– Извини, я смеюсь, когда нервничаю.
– И отчего же ты сейчас нервничаешь?
Я сворачиваю на Тропу Поссумов.
– От того, что ты расспрашиваешь меня о мотивах. А еще я читала, что у депрессии бывает побочный эффект в виде непреодолимой тяги к глупым шуткам.
Он хмурится.
– Я серьезно.
– Что-то не верится.
– Проверь.
– О’кей, проверю. – Он складывает руки на груди и выглядывает в окно. – Так ты скажешь мне или нет?
– Что скажу? – Машина подскакивает, угодив в выбоину посреди Тропы.
– Почему хочешь это сделать.
Слева показываются баскетбольные щиты с кольцами. Старая площадка представляет собой ржавые качели, потрескавшееся покрытие между двумя корзинами с металлической сеткой и три подгнивших деревянных стола. Кажется, когда-то здесь была и песочница, но от нее сохранилась лишь основа в виде гравия. В грязной с зимы траве разбросаны жестянки и пакетики от чипсов. В каком-то смысле детская площадка больше похожа на кладбище – словно обветшалый памятник угасшим воспоминаниям, лучшим временам. Может быть, потому-то она и нравится Замерзшему Роботу.
Припарковавшись, я поворачиваюсь к нему: ноги едва не в гармошку сложил, упирается в приборную панель, но, кажется, ему это не мешает. Широко распахнул ореховые глаза и жадно оглядывает площадку.
– Ты
Легкие сжимаются, словно предупреждая: не выболтай лишнего, о чем потом пожалеешь.
Роман открывает дверь и выходит из машины, я еще несколько секунд сижу, крепко зажмурившись. Понимаю: это противоречит всей сути партнерского самоубийства, но мне так не хочет признаваться Замерзшему Роботу, почему я хочу умереть. Не хочется, чтобы он, как и мои одноклассники, тоже стал смотреть на меня как на тикающую бомбу. Мне нравится, что Роман считает нас похожими. Нравится, что между нами есть какая-то связь. И я не хочу это потерять.
Более того, если Роман знаком с Брайаном Джексоном, вряд ли он с легкостью воспримет историю моего отца. Да, пусть сейчас они и отдалились друг от друга, но все равно – именно из-за моего отца в семье Брайана произошла трагедия. Нет, я не расскажу Роману, почему хочу покончить с собой. Не стану рисковать: чего доброго, он откажется от меня.
Ему достаточно знать, что я готова умереть. И хватит.
Он стучит мне в окно – я выхожу из машины и облокачиваюсь на дверцу.
– Извини, – бормочет Роман. – Я иногда веду себя как психопат. С тех пор, как…
Он замолкает и, прикрыв глаза рукой, смотрит в небо. Солнце уже почти село – не понимаю, чего там прикрывать. Возможно, просто привычка – у кого их только нет, и все одна другой чуднее.
– С тех пор, как?.. – напоминаю я.
Он подходит к столу и садится на него. Я располагаюсь рядом, вдыхаю запах мокрого гниющего дерева, смотрю в грязное небо цвета индиго. Мартовские закаты в Кентукки всегда такие: небо словно еще не просохло с зимы и не может быть иного цвета, кроме разных оттенков синего.
– С тех пор, как она умерла.
– Кто умер? – выпаливаю я, не надев скорбной маски и не выждав положенной паузы. Это, вероятно, невежливо, но, думаю, нормальные правила поведения не распространяются на наши отношения с Замерзшим Роботом.
– Моя сестра. Моя маленькая сестра. Ей было всего девять лет.
Обкусывая кожу около ногтя, я поворачиваюсь к Роману – он сидит, подтянув колени к подбородку. Сложился, будто раскладной стул.
– Такая маленькая. – На мгновение в голову приходит мысль о Майке. Ему тоже девять, почти десять.
– Слишком.
– Семнадцать – тоже немного, – бросаю я.
– Пытаешься меня отговорить?
– Нет. Просто хотела сказать: мне кажется, тебе не нужно умирать из-за того, что ее нет. Это…
Он резко обрывает:
– Она умерла из-за меня.
В его голосе слышится хрип, и я отшатываюсь.
– В каком смысле?
Роман громко выдыхает, его плечи трясутся:
– Я сидел с нею как-то вечером. Но толком не следил, понимаешь?
Я не понимаю, но, конечно, не признаюсь, только киваю, чтобы он продолжал.