Мое волшебное чудовище
Шрифт:
Сейчас же этот случайный коллектив высветил для нас дорогую эманацию одиночества. Мы вдруг почти одновременно почувствовали, что хотим быть одни, совершенно одни, даже в этом глухом и пугающем нас лесу, и одни, и только вдвоем, искать нашу бедную Иду, и пусть даже с олигофреном и какой-то собакой!
Олигофрены тоже люди, – шутила Клара, пробираясь со мной сквозь густые заросли орешника.
А как же еда?! – спросил я ее.
Будем есть молодые побеги растений, цветочки, почки и пить из ручеечка! – засмеялась она и поцеловала меня.
Это был волшебный поцелуй! Мне казалось, что я не целовался с ней целую вечность…
И это была не только эманация одиночества, это была и эманация любви – любви, озаряющей путь в неизвестную Вечность!
Глава 35
Билетик на тот светик.
история Иды глазами
олигофрена-эксцентрика
Ближе к вечеру, однако, вышли мы с Рыжушкой на берег лесной речушки, а речушка-то попалась больно глумливая-бурливая, даже Альмочка глядя на нее, завыла бедная со страху.
А вот здесь, – говорю, – Рыжушка, – где камушки, будто морды чьи из воды торчат, мы и будем с тобой на тот бережок переселяться, как животные, значит, мигрировать!
Да, что ты, Тихоня, сдурел, что ли, – смеется Рыжушка, а у самой зуб на зуб то ли от холода, то ли от страха не попадает.
Эка, – говорю, – ты Рыжушка-трясушка! Тут же, – говорю, – как море пьяному, по колено толечко будет!
Ага, – говорит, – как раз только одни пьяные да чокнутые при таком течении перебираться здесь будут! Тут же вода, – говорит, – строчит со скоростью пулемета!
Да ладно, – говорю, – Рыжушка, моя душка, ты, – говорю, не забывай про тех двух ковбоев нестрелянных, они, – говорю, – как очнутся, так сразу бросятся в догонялки с нами играть! Уж будь я, – говорю, – такой же алкаш как Игорь Владимирович Кудинов, наш лысый участковый, – говорю, – так я бы за бочку спирта живо в лепешку разбился, а не то в блин бы какой сжарился!
Гляжу на Рыжушку, а она вроде мне все больше доверяет, и даже улыбается, озорная моя, и в глазах у нее вроде как огонечки какие зажигаются!
Ну, что ж, – говорит, – Тихон, за тобой я хоть в огонь, хоть в воду, ты только, – говорит, – за руку меня держи, когда переходить будем!
Не робей, – говорю, – киска! Все будет как в банке, и быстро, и чисто, и никаких деньжонок не видать!
Ну, ну, – говорит, – а как же Альмочка?!
Альму, – говорю, – я на плечи взвалю, а то вон, как она трясется, так наверное, – говорю, – наверное, только Игорь Владимирович с похмелья может лишь трястись!
Да, что ж ты, – говорит Рыжушка, – пристал к нему, как репей, да все отстать никак не можешь?!
Э, – говорю, – Рыжонок, а ты разве не помнишь, как повязал он нас спросонок?!
Эх, Тихон, – говорит, – экий ты все же злопамятный!
Так будешь, – говорю, – злопамятным, если он нас как кроликов за лапы обвязал! Ну, ладно, – говорю, – пошли, а то догонят еще нас, мучители окаянные!
Взвалил, значит, Альму себе на загривок, а та здоровенная бестия, ну как
Вот энто делишки, – говорю сам себе, вроде как в Кремле дела, а у нас все делишки! Вроде как хилый-прехилый умишко…
Бац! Собачку, гляжу, водоворот уже затянул, а я тут все по сторонам глядел, короче, сам в этот несчастный водоворот ныряю, нащупал барахтелку, Альмочку нашу, да за загривок как ее схватил, и по дну как червь какой от этой каши водяной, вниз по теченью отползаю!
У самого берега выныриваю и бросаю Альму на берег, а тут уж и Рыжушка моя в мокрой телогрейке как куколка какая заграничная стоит, мордочкой своей волшебной улыбается, в меня как героя влюбляется.
Ну, я на бережок тут же выскакиваю, и давай тискать, мять свою Рыжушку, и в губы, и в нос ее целую, родимую, а она только ох да ах, ох да ах!
А Альмочка все вздыхает, глядя на нас, да так сладостно и
так благодарно, что весь лесок, весь бережок в этих слезках блаженно так переливается соловьиными трельками, и через раз умолкает, потрелькает еще раз соловушка и замолкает, а мы с Рыжушкой в кустах ох да ах, ох да ах!
А она мне и говорит:
Я до тебя, – говорит, – Тихон, ни одного такого мужчины
классного не знала! Ты, – говорит, – как Геракл Таврический!
Это, – говорю, – исторический, что ли!
Ага, – смеется Рыжушка, – хорошо еще, говорит, – что ты билетик на тот светик не словил!
А если б словил, – говорю, – то что бы тогда было?!
Тогда, – говорит, – сидела бы на берегу, и выла белугой! Или еще какой зверюгой!
Ну, нет, – говорю, – такие билетики на тот свет пока нам не нужны!
Ага, значит пока?! – злорадно улыбается Рыжуха.
Ну, я в принципе так, – говорю, – а сам зажмуриваюсь и целую ее, родную мою кисоньку, и ухо к ее грудке прижимаю, а сердчишко-то у нее, ну, точно насос какой семитонный, тук-тук, тук-тук, тук-тук, а мне-то как хорошо, и комары вроде как даже успокоились, насытились что ли, то ли от воды стремительной с брызгами улетели!
А чего, – говорю, – ты вдруг про билетик-то на тот светик вспомнила?! Али напилась чего?!
Да, нет, – улыбается Рыжушка, – просто сильно я испугалась тогда за тебя, особенно, когда тебя с головой окровавленной увидала! Ой, даже забыла тебя перебинтовать!
Да, ладно, – говорю, – на мне, – говорю, – все как на собаке заживает! Вон и кровь уже засохла!
А ты, Тихон разве видишь свою ранку на голове?
Да, нет, – говорю, – просто я чувствительный очень, почти как соловей. Вон, послушай, опять запел, затрелькал, засвистел! И так поет, сволочь, хошь плачь, хошь думай про что, одна красотища только в башку лезет! Ах, моя прекрасная Рыжушка!