Мое волшебное чудовище
Шрифт:
Вы хоть бы при мне ничего не делали, – неожиданно смущенно прошептал Палыч, – а то неудобно как-то.
А вы нас видите?! – удивилась Клара.
Да я в темноте как кошка все вижу, недаром у меня фамилия Соколов, – похвастался Палыч, – а хотите, я вам свои стихи почитаю, то есть расскажу по памяти?!
Ну, что ж почитайте, – шепнула Клара, стыдливо отодвигаясь от меня.
Вот, сукин сын, подумал я, и какой его черт сюда только принес!
В говне родившись только раз,
Муха прекрасная сейчас,
По небу как журавль летит
И свысока
Так вот и мы стремимся в путь,
С земли поднявшись как-нибудь,
По небу хоть во сне летим,
Болтая с Господом самим.
Мы говорим, что шепчет он,
Вползая с воздухом в наш сон,
Он из говна всех нас творит
И тайной вечною жужжит!
Ну и как?! – спросил Палыч, ожидая комплимента.
Совсем даже не плохо, – шепнула Клара, хотя слово «говно» я заменила бы «землей», а то оно как-то портит общее впечатление!
Ну, почему же, слово «говно» вполне приличное слово, – тихо заспорил Палыч.
А по-моему, когда человек слышит слово «говно», его сразу охватывают неприятные впечатления, – заспорила Клара.
Это все предрассудки, – вздохнул Палыч, – «говно», в данном случае, ассоциируется с «низостью», «непристойностью» и в то же время с естественной необходимостью человека облегчиться от мук и страданий.
А по моему, «говно» это неприличное слово! – уже хихикнула Клара.
«Говно» даже не матерное слово, – опять вздохнул Палыч, – просто в этом тексте оно несет определенную смысловую нагрузку, которая…
Вам что?! Делать больше нечего, как только спорить о говне, – вмешался я, и Клара с Палычем весело рассмеялись.
И все-таки, «говно» хорошее слово, – сказал немного подумав Палыч, и теперь уже мы с Кларой смеялись, а Палыч обиженно вздыхал.
Этот по-деревенски неуклюжий мужик-увалень, да к тому же доморощенный поэт, мне нравился тем, что его легко, оказывается, можно было обидеть, получив в ответ многозначительные вздохи уязвленного авторского самолюбия.
Говно обескураживает читателя и уже поэтому мне оно нравится, – задумчиво прошептал Палыч, зашуршав под елкой.
А я думаю, что «говно» очень возвышает вашу поэзию, – засмеялась Клара, прижимаясь ко мне, и я поддержал ее громким хохотом.
Говно, говно, сами вы все говно, – обиделся Палыч и, повернувшись на другой бок мгновенно уснул.
Его громкий храп так развеселил нас с Кларой, что мы еще больше захохотали, и потом долго никак не могли уснуть.
Ночь была уже теплой и не надо было разводить никакого костра.
Пользуясь крепким сном Палыча, мы с Кларой опять соединились… Безумное волшебство ласк и прикосновений, и тепло весенней ночи заставили нас позабыть о недавнем отравлении, и о голоде, и даже о говне, возвышающем духовное творение Игоря Павловича.
Глава 37
От какого огня бросает
в жар ворожею.
история Иды глазами
олигофрена-эксцентрика
Утречком
Ну что, – говорю, – бабы, по еде, небось, уже соскучились, ну, тогда поищу-ка я в осоке раков.
Скинул с себя обувку, штаны и телогрейку, в общем, до трусов разделся и в воду, а вода холодноватая что-то, а жрать-то нечего, я уж и так в сырой одеже всю ночь пролежал, хорошо еще, Рыжушка рядом своим телом согревала да соловей свою трельку разучивал.
Однако, раков я за час целую кучу словил, на травку побросал, а они сволочи расползаются, пришлось их телогрейкой сырой накрывать.
А Рыжушка моя уже костерок настроила, бревнышек да веточек всяких побросала, и дым пошел аж до самых ноздрей щекотать. Спички-то оказывается у нее в кармане телогрейки нашлись, ну, отсырели немножко, но потом на солнышке высохли и уж очень нам пригодились.
Я уж камушков всяких рядом наложил, да ямку небольшую выкопал около огонька, да угольков туда стал подбрасывать, да потом сверху еще несколько голышей плюхнул, а уж потом —то и раков начал на камни шварушить!
Альма бегает все вокруг меня да лает, да так громко, вроде как радость свою собачью в отношении жратвы проявляет.
А мы с Рыжушкой сидим возле стихии огненной, да на речку с солнышком любуемся!
И так мы хорошо сидим, что, наверное, всю жизнь так с Рыжушкой просидел бы и ничего не делал бы! А она мне, кисонька родная, и говорит:
Ты, – говорит, – Тихоня, просто душка! Надо же, – говорит, – какой ты умный, и кто тебя только надоумил здесь раков наловить?! Да и мне, – говорит, – не мешало бы ребятеночка твоего в животике своем покормить?!
Это как, – говорю, – через жопу ложкой?!
Ну, и дурень же ты, Тихоня, чему тебя только в школе учили, – смеется Рыжуха.
Да у нас, – говорю, – учили, линейкой по башке! Один раз скажут, другой раз ударят, а на третий, – говорю, – за ухо из класса выведут! Или доску тобой вместо тряпки вытирать начнут!
Да, ты, Тихон, наверное, шалун был большой! – улыбается Рыжушка, а сама раков веточкой на камнях пошевеливает.
Иной раз под парту залезешь о жизни поразмышлять, а училка тут как тут, совсем неслышно подкрадется, сволочь, и как – бац! – линейкой по башке, а потом так зардеется вся от стыда-то и засмеется, кисулька моя!
Да у вас были какие-то, просто ненормальные учителя, – вздохнула Рыжушка.
Конечно, ненормальные, – согласился я, – правда, они сами нас так звали, но на самом—то деле, они и были ненормальными! Однажды наш директор в класс к нам перед концом урока зашел и кучу у входа наложил. Это, говорит, вам, детки, вместо конфетки!
Тихоня, ну скажи, что ты шутишь! – Рыжуха посмотрела на меня так жалобно, что я не выдержал и рассмеялся, а сам ей и говорю:
Ну конечно, придумал! Фигли тут думать-то! Учителя, они все садисты!