Мое время
Шрифт:
"Ко-лод-ни-ков звон-кие-цепи
Взды-ма-ают до-рож-ну-ю-пыль..."
или:
"Ми-сяц на ни-и-би
Зо-рынь-ки ся-а-ют
Ти-хо по мо-орю чо-вын плы-ве"...
или в неудержимую уж вовсе мощь:
"Го-ре горь-кое по све-ту шля-ло-ся
и на на-ас невзна-чай на-бре-ло-о"...
заломив руки за рыжую свою кудлатую безнадежную голову.
Но ничего мы тогда еще не знали-не чуяли,
как скоро они помрут,
Кузьма, и потом Фица,
и останется пленка
"Господу-Богу помолимся
Древнюю быль возвестим,
Мне в Соловках ее сказывал
Инок, отец Питирим.
Было двенадцать разбойников,
Был Кудеяр-атаман,
..."
Кое-где Нинкин голос "пробивал" пленку и получилось словно на фоне плача...
Нинка, когда входила в раж, в бас, пела стоя, воздев руки и запрокинув голову, и похожа была на сосну со сломленной верхушкой, и голос, казалось, бил прямо из ствола...
Кузьма подпевал "без слуха", взрыдами, иногда со слезами по щекам, но еще и шепнуть успевал:
– Ты же знаешь, как я отношусь к Фиц...джеральду?
или:
– Помнишь, рыжие подмышки Магдалины?
– спросил Ламия Прокуратора Иудеи, Пилат потер рукой лоб, - Нет... Не помню...*
. . . . . . . . . . . .
Так вот, мы с Полиной на каком-то чердаке "на подходах к дому Кузьмы", лихорадочно курим, потому что накануне Кузьма убежал от нас, может быть, из-за ревности П.Г.; и меня среди ночи посылали его вернуть, но только я свистнула ему в окно, меня прихватили в милицию, - его окно выходит прямо к метро "Кировская"; и я уже "отбыла срок" в опасной близости от вытрезвителя; утром "мою личность" установили по моему же паспорту; и так далее...
И вот Полине теперь "все равно ведь нужно идти виниться"... в общем, всяческая бабья чешуя; но с тех раскаленных наших точек самого короткого страстного зрения мы принимаем очень важное решение.., - Полина идет к Кузьме, а я остаюсь ждать, если ее прогонят...
А в перерывах между моими нахлестами на Москву - поток писем Полине Георгиевне, "немножко с двойным дном", - мне не хочется писать Кузьме "через её голову", хотя все равно там читают вслух. И редкие письма прямо Кузьме.
И сплошной с ним внутренний разговор, который, казалось, будет длиться и длиться (и длится до сих пор, постепенно меняя акценты, - я ведь теперь старше его на десяток лет...)
Непрерывный диалог, как ковровый рисунок, да и вся моя жизнь того времени - в ритме прорастающих друг в друга Новосибирских и Московских дней,
и что там идет ярким узором - что теневым?
фиолетовое на красном - или - красное на фиолетовом?
где звук? где пауза?
казалось,
но оглянувшись назад,
как ни считай, - встреч оказалось всего семь...
но оглянувшись назад...
как тогда, в один весенний день, весь залитый солнцем,
я от входа в метро на Кировской оглядываюсь
на его окно, на дверь под окном,
он вышел до двери проводить меня
и остался стоять,
весь залитый солнцем, в белой рубахе,
щурится, хмыкает в усы, машет мне рукой...
и темный проем сзади - только фон,
и нестрашно впереди,
я кручу шапкой над головой,
почти в небе, прозрачном,
как бывает в полдень...
Что же наш "парный портрет" с Кузьмой?
Я рассмотрела его совсем недавно:
ко мне пришла жить двухмесячная "щёнка", исхудавшая, лысенькая еще, со змеиным хвостом и огромными ушами, Динка. Потом во дворе они подружились с молодым Гончаком, носились кругами, Динка заливчато верещала от восторга, она не поспевала, конечно, тогда Гончак хватал ее за поводок и сколько-то они бежали смешно и трогательно рядом, а иной раз Гончак схватывал ее всею пастью за башку и совал в сугроб, чтоб не визжала, может быть...
У меня в те поры, давно, как раз была шапка с щенячьими ушами...
34. Октава
Ut que-ant la-xis
Re-so-na-re fib-ris
Mi-ra ge-sto-rum
Fa-mu-li tu-o-rum
Sol-ve pol-lu-ti
La-bi-i re-a-rum
Sane-te Jo-han-nes*
Если оглянуться назад, то встреч с Кузьмой было всего семь...
Я как бы даже забыла, что так мало...
– три с половиной года нашего знакомства остались как целая жизнь... и вдруг число "семь" поразило меня, словно мистическое число, - я вспомнила все до самого случайного звука...
"Ут-ро туман-ное, ут-ро се-до-е..." - тихонько мурчит приемник на кухне у Полины Георгиевны. А мы и не ложились еще. С вечера Кузьма привел меня сюда после выставки Лермонтова.
Тогда я еще крепко стою на ногах, мне палец в рот не клади, за мной стоят Н-ские кухни, просторные, хлебосольные, с бабушкиными пирогами, с чайным грибом в банке, с невытесненной еще кирпичной печкой, с недавно повзрослевшими нашими разговорами...
И вот я вхожу сюда, уже привыкая к типичности московских кухонь:
неугасающий зубчатый огонек вокруг газовой конфорки, от которого дни и ночи напролет вот уже более двадцати лет я буду прикуривать..; подоконник, заставленный склянками; груда посуды в раковине, я ее перемываю, перемываю, кто-то снова приходит, снова варим кофе, чашки, рюмочки, табуретки, скамеечки, теснимся, мостимся...;
на стене косенький "детектор" полушепотом:
"... Пер-ва-я встре-ча, послед-ня-я встре-ча"
или
"Прослушайте сводку погоды..."