Моё Золотое руно
Шрифт:
Медея чуть морщит брови — считает петли, когда закрывает пятку. Она права: дорогие заговоренные нити используют для вещей, с которыми не расстаются долго. Иногда носят всю жизнь.
Такой свитер, много раз заштопанный у ворота и на локтях, был у моего отца. В море без него Тео Нафтис не выходил. Если женщина, которая связала его, крепко любит своего мужа, наузы привяжут его к родному берегу и дому навсегда.
— Свяжешь мне свитер, Медея?
Я сжимаю ее пальцы, принуждая взглянуть мне в глаза. Она улыбается и кивает:
— Настоящий? Тот самый? Свяжу.
Пальцы на руле уже закостенели
— Ваня, видел?
— Вроде ничего.
— Пусти ракету.
Дымный красный хвост дугой уходит вперед. Болезненно щурясь от брызг, мы напряженно ждали ответа.
— Ладно, капитан. Могло показаться.
— Нет, давай проверим.
Я взял немного севернее, заходя поперек курса тени.
— Пусти еще одну.
Хорошо, что сигнальных патронов на борту полный комплект. Ваня отстрелялся на три стороны, и мы снова замерли в напряженном ожидании.
— Вон! Капитан, смотри! — Андруцаки тыкал пальцем в сторону еле заметного мутного красного пятнышка, подскакивающего на волнах, словно оторвавшийся буек. — Это они! Печень отдам, они! Го***ны, пи****сы, убью, сукиных детей.
Он ловко цыкнул сквозь щель между зубами за борт, а я широко ухмыльнулся: в любой ситуации Ваня Андруцаки оставался листригоном до мозга костей. Никогда не свистать на баркасе, плеваться только за борт и не поминать черта. В остальном можно браниться самыми черными словами, и по матери и по государю-батюшке, чем Ваня и занимался, пока мы выгребали на свет фаера.
(21) Бора — сильный холодный ветер
(22) Пеламида — промысловая морская рыба
(23) Наузы — магические нити, из которых вяжут узелки, влияющие на жизнь человека.
ГЛАВА 12
МЕДЕЯ
Не в каждый праздник у Святого Николая горело столько огней. Перед иконой Угодника сияли самые большие, самые толстые свечи. Отстояв службу до конца, я вышла на паперть. Мама осталась внутри, а отец был где-то на скалах — то ли возле маяка, то ли на башне генуэзской крепости.
За Тесеем взялись присмотреть соседи, на берегу дежурили рыбаки, по набережной, несмотря на непогоду, бродили туристы — деться от любопытных или сочувствующих взглядов было некуда, и я пошла домой.
Тишина в гостиной и на кухне казалась непривычной до звона в ушах. Большие застекленные двери, выходящие на виноградник были закрыты ставнями. Где-то в трубе выл ветер.
Я поднялась к себе в спальню и села на пол перед большим плетеным сундуком. Я была одна. Можно было не ждать, что кто-то войдет внезапно, что спросит, чем я занимаюсь, или, наоборот, отведет в сторону глаза.
Подняла крышку сундука, развернула полотняный чехол и запустила руку в щекотливое теплое нутро. Здесь, переложенные мешочками с сушеной полынью, хранились теплые вещи, мои и Тесея. А на самом дне лежал толстый серый свитер, о котором знали лишь я да мама.
Верблюжью шерсть для него когда-то давно купила бабушка у ногаев на рынке в Феодосии, она же спряла нитки. И она научила меня моему первому заговору — от лихого человека. До моего
…и на вечере, на перекрой-месяце
Приходите, мои слова,
Во все щели земные, во все омуты глухие,
Разверните следы мужа моего
На место обихоженное,
Божьей милостью положенное.
Я провела пальцем по изнанке, нащупывая крошечные неровности. Вот заговор от глубокой воды, вот от черного глаза. От тоски и от зубной боли, путеводная и от пьянства (на всякий случай). От остуды и на людскую любовь. Жаль, не успела отдать.
Разложив свитер на кровати, я покачала головой: плотно связанный, тяжелый, как кольчуга, он уже не налезет на Ясона, хоть и вязался с запасом. Кто же знал, что мой парень вымахает еще на полголовы вверх и станет шире в плечах раза в полтора. А вот в поясе остался почти, как был. Многие женщины позавидуют.
Прошли годы, когда я распускала и перевязывала полотно, словно Пенелопа, пытаясь обратить время вспять. Теперь у меня есть для этого причина — надо будет удлинить рукава, расширить в груди. Где-то у мамы еще хранятся остатки той пряжи. Завтра попрошу.
А пока я сгребла темное полотно в охапку, уткнулась у него лицом и тихонько заплакала. Как ни странно, слезы принесли облегчение, а вслед за ними пришел сон.
— Медея… Медея, просыпайся.
Все еще прижимая к себе не подаренный свитер, я села на постели и, сонно жмурясь, уставилась на маму.
— Что? Что случилось?
Она поспешила успокоить меня:
— Все хорошо. Вернулись. Ясон привез Яшку с Гришкой и даже лодку их на буксире притащил. Слава Богу!
— Слава Богу! — Я перекрестилась вслед за мамой. — Надо Тесея забрать.
— Уже сходила за ним. Сидит внизу, мультики смотрит. А братьев пока не жди. Они, как на берег ступили, так сразу всей ватагой завалились к Спиридону. Хоть мокрые и холодные — им все равно. И Ясон твой с ними, конечно. — Мама взяла у меня из рук свитер и тихо рассмеялась, сворачивая его. — Ты бы его видела. На причал сошел на полном ходу, словно с трамвая. Хотя и наши балбесы тоже фасон держали. Кругом все от счастья плачут, а эти делают вид, что ничего и не случилось, словно в лавку за папиросами сгоняли да обратно вернулись. Так что до утра будут в таверне песни орать и плясать. Отец сказать, что Яшку с Гришкой завтра побьет, а пока пусть отдыхают. Услышала Богородица наши молитвы. — Она ласково погладила меня по щеке теплой ладонью. — Все наши мужчины живы.
ЯСОН
Веки уже не то что слипались, они казались приклеенными друг к другу. Если учесть, что не спал я больше суток, да еще как следует промерз в море, кувшин подогретого красного, да еще с медом я позволить себе мог.
Как говорится, скупая мужская слеза дорогого стоит, а вот сопли уже значительно дешевле.
Братья Ангелисы уже спали валетом на широкой лавке у стены, чем бессовестно пользовались все присутствующие в таверне. Даже выстроилась очередь, желающая сфотографироваться с павшими героями. Мне же это больше напоминало окончание сафари и фиксацию удачной охоты белых масса (24) на львов.