Могикане Парижа

Дюма-отец Александр

– Нет, мне это не удастся, Розина. Нет у меня силы на то, чтобы стать великим человеком.

Он утомленно опустился на диван.

– У меня нет силы даже на то, чтобы быть счастливым.

Девушка прилегла у его ног. Ей хотелось навести его на более веселые мысли.

– Ну, а что ты помнишь о Франции? – спросила она.

– О Франции у меня сохранилось два воспоминания. Один раз – кажется, это было в день моего рождения в 1814 году и за неделю перед тем, как я, может быть, навсегда уехал из Парижа – погода стояла прекрасная. Мы с мадам Монтескье поехали кататься в карете. Вдруг я увидел массу цветов и принялся кричать, чтобы мне их дали. Карету остановили и пошли за

цветами, а я стоял у окошка и заметил в нижнем этаже одного дома юную девушку и молодого человека. Они сидели у окна и работали: она делала цветы, а он – часы.

– А я всегда думал, что цветы делает Бог, – сказал я.

– Разумеется, Бог, ваше высочество, – подтвердила мадам Монтескье.

– Нет, не он один, а еще и женщина! – возразил я и указал на девушку.

Мадам Монтескье улыбнулась, а я продолжал смотреть и слушать. Девушка напевала песню, а молодой человек подхватывал только припев. Но вдруг им, вероятно, кто-нибудь сказал, что в карете сижу я и слушаю их, потому что они перестали петь, бросили работу и стали кричать:

– Да здравствует король Римский!

А я рассердился и тоже закричал:

– Я хочу, чтобы они пели!

Но карета уже покатилась.

– Веришь ли, Розина, я и теперь вижу их, как живых, у того окна и часто потом разговаривал о них с мадам Монтескье. Пока я был ребенком, она говорила мне, что то были брат и сестра, но потом я понял, что они любили друг друга… Они пели, как жаворонки… И знаешь, Розина, я с радостью согласился бы делать часы, но только не здесь, а в Париже, и чтобы ты сидела возле меня, делала цветы и пела ту песню, от которой у меня осталось лишь смутное воспоминание. О, если бы ты знала, сколько бессонных часов провел я, напрягая свою память, чтобы вспомнить эту бесхитростную песню!

– Начните, герцог, может быть, я подберу.

Рейхштадт несколько раз пытался пропеть начало мотива, но тотчас же сбивался на третьей или четвертой ноте.

– Если бы мне удалось припомнить мотив, то я, наверно, припомнил бы и слова! – вскричал он. – Я искал эту песню повсюду – во всех музыкальных магазинах Вены, в Германии и даже через посольство во Франции.

– Неужели вы не помните даже названия?

– Нет, да я и слышал ее, вероятно, не всю, а всего два или три куплета… Я рассказал тебе это затем, Розина, чтобы ты видела, что я не забыл свою родину.

– Как мне хотелось бы узнать эту песню!

– Да, очень может быть, что, в сущности, это что-нибудь ничтожное, – сказал принц, – но признаюсь, я этого не думаю… Все это мне как-то до боли дорого… даже то маленькое окно, у которого молодой человек делал часы, а его милая пела:

N’imite pas la p^aquerette,Et fuis les yeux… les…

Розина вскрикнула и подбежала к роялю.

– Куда ты? – спросил герцог.

– Подождите, ваше высочество! – ответила она. – Неужели это только случай?!

Она пробежала пальцами по роялю и после блестящей прелюдии заиграла мотив, под который негромко пропела:

N’imite pas la paquerette,Et fuis les regards du matin…

– Она, она и есть! – радостно воскликнул Рейхштадт. – Так, значит, ты знаешь мою песню. Спой ее всю!

Девушка продолжила:

Sur les gazons, la p^aquerette,Aux premiers rayons du matin,Entr’ouvre d’une main coquette,Les plis blanes de sa collerette,A tous les passants du chemin…

– Так? –

спросила она.

– Да, да, разумеется, это! – подтвердил принц. – Хотя этого первого куплета я не слыхал, – они спели его, вероятно, раньше моего приезда. О, моя Розина, недаром я говорил, что все мое счастье, все мои радости в тебе. Ведь для того, чтобы пропеть человеку в шестнадцать лет ту песню, которую он слышал, когда ему было всего три года, надо быть его сестрой. Право, я, должно быть, брежу, думая, что знаю тебя всего несколько месяцев, а в сущности мы воспитывались вместе… во Франции. Ну, пой, я тебя слушаю.

Розина продолжала:

N’imite pas la p^aquerette,Et fuis les regards du matin?..Dans les pr'es verts, la marguerite,Se prom'ene coquettement;Le vent se met 'a sa poursuite,L’enlace, et la pauvre petiteExpire aux bras de son amant…N’imite pas la marquerite,Et fuis jusqu’au souffle du vent!

– Вот, вот! Помню, помню! – кричал принц, хлопая в ладоши от радости. – Пой, пой, Розина!

Девушка опять запела.

Au fond des bois, les violettes,Chastes, d'erobent leur beaut'e,Ne disant qu’aux herbes diser'etesLe secret de leurs amourettes,Pendant les belles nuits d’'et'e…Au fond des ombreuses retraites,Fuyons ensemble, о ma beaut'e [10] !

Рейштадт повторял за ней каждую строку, каждый куплет и успокоился только тогда, когда выучил всю песню наизусть.

Но девушка скоро спохватилась, что упустила из виду свою главную цель и взглянула на часы. Было без десяти минут два, а между тем генерал Премонт или Сарранти, или, может быть, оба вместе нетерпеливо ждали условленного сигнала в окне.

10

Перевод всей песни. Белая подснежинка кокетливой рукой распахивает блузочку, как только утра свет коснется земли, и каждый из прохожих ее хоть тут же рви. Не делай как подснежинка! С лучами не шути! Малютки маргариточки, как дети, разбежалися по всем нашим лугам, но ветер – парень буйный – за ними вдруг погнался, схватил руками грубыми. О, бедная малюточка, с ветрами не шали! В лесной тени таинственной фиалка нежно-скромная в красе своей растет и только травкам скромненьким про ночи лунные да про любовь шепчет. Бежим и мы, краса моя, в те чащи безопасные!

Необходимо было перевести разговор снова на Францию.

– Однако вы обещали мне рассказать еще одно из воспоминаний о вашем детстве, и я от вас без этого не отстану! – сказала она.

– О, это относится к тому времени, когда нам приходилось переезжать в Рамбуйе, так как к Парижу подходил неприятель, – заговорил Рейхштадт, печально опуская голову. – Мать моя сказала мне: – Поедем, Шарль. – Но я ни за что не хотел ехать и кричал: – Нет, нет, я никуда не хочу! Хочу жить в Тюильри!

Я цеплялся за занавески моей кровати, за портьеры и все продолжал кричать: