Могикане Парижа
Шрифт:
– В этом, несомненно, есть доля истины, Розина, но то, что верно вообще, не может относиться к тебе, так как ты не француженка, не немка, не испанка, не итальянка, хотя в тебе есть все лучшие черты, которые Господь даровал нежному полу каждой из этих прекрасных стран. Какая ты красавица! – продолжал юноша, обвивая ее стан руками и жарко целуя ее. – Как должна была тебя любить твоя мать!
– Боже великий, – вскричала девушка, взглядывая на часы, – ведь уж пятый час! Прощайте, ваше высочество!
– Уже?
– Как уже?
– Ведь
– Когда же вы будете спать? Когда станете отдыхать? А ведь в отдыхе вы всегда так нуждаетесь. Наконец, говорю вам заранее, если вы меня теперь не отпустите, я завтра не приеду.
– Ты ошибаешься, Розина, не завтра, а сегодня вечером.
– Завтра, ваше высочество, потому что на сегодняшний вечер намечено ваше свидание с Сарранти. Не забывайте этого.
– Да, но если он почему-либо не явится?
– Я буду знать об этом заранее, потому что в двенадцать часов дня ко мне приедет генерал.
– А как же узнаю об этом я?
– Я вам напишу.
Рейхштадт побледнел.
– Да кому же можно доверить такое письмо? – пролепетал он.
Девушка призадумалась.
– Я, по крайней мере, такого человека не знаю! – продолжал растерявшийся принц.
– А я знаю! – вдруг просияла Розина.
– Это кто?
– Потрудитесь идти за мною.
Она взяла его под руку и повела в маленький будуар, прилегавший к спальне. То была маленькая комнатка футов в десять. Окна ее выходили на юг и скрывались под массой комнатных цветов и деревьев с проволочными сетками, за которыми в эту минуту спали десятки птиц, самых редких пород и всевозможных цветов.
Посередине комнаты стояла большая клетка из розового дерева с затейливой китайской крышкой.
Это была маленькая тюрьма посреди большой, в ней проживали голуби.
При звуке шагов вошедших молодых людей одна голубка из породы турманов высунула голову из-под крыла и, сверкая своими блестящими глазками, протянула свой розовый носик.
Она смотрела на Франца и Розину с таким выражением, будто хотела сказать:
– Ну, вот и хорошо, что вы пришли. Мы вас знаем, вы нам зла не сделаете.
– Ну, и что же дальше? – спросил герцог.
– Неужели вы не понимаете, о каком гонце я говорю, ваше высочество?
– А! Теперь понял!
– Уж не боитесь ли вы, что и этот вас предаст?
– Розина, ты настоящая волшебница!
Рейхштадт отпер клетку и взял голубку в руки.
– Не плачь, птичка – говорил он. – Я беру тебя отсюда ненадолго, ты завтра вернешься в свою клетку, а я, клянусь небом, с радостью вылетел бы из своей, чтобы навеки остаться там, где ты сейчас будешь!
Он поцеловал голубку в ее черную, точно бархатную шейку и передал ее Розине.
Та взяла ее, поцеловала в то же самое место и быстро спрятала под плащом.
Они условились, что голубка должна возвратиться с ответом около часу, а принц станет поджидать ее у окна. На прощание Розина заставила Рейхштадта поклясться, что он не станет
VII. Явление
На другой день или, вернее, вечером того же дня герцог Рейхштадт, несмотря на клятву, которую он дал Розине, опять стоял у того же окна, выжидая, впрочем, не ее, а Сарранти, так как голубка прилетела в замок в час дня и принесла весть, что он явится ровно в полночь.
Было половина двенадцатого. Через полчаса юноше предстояло очутиться лицом к лицу с человеком, который был преданнейшим слугою отца, а после его смерти решился служить сыну с почти безумным самоотречением.
То ли утомившись ожиданием, то ли просто от холода студеной февральской ночи в три четверти двенадцатого Рейхштадт вернулся в комнату, запер окно, тщательно задернул занавеску, сел на диван, подпер голову руками и глубоко задумался.
О чем думал этот несчастный?
Пронеслись ли перед ним картины его однообразного, как течение реки, детства? Или виделся ему прикованный к скале, с растерзанным сердцем Прометей Святой Елены?
Даже комната, в которой он сидел, должна была напоминать ему об отце.
Наполеон I жил в ней два раза: в первый раз в 1805 году после Аустерлица, во второй – в 1809 году после Ваграма.
С тех пор прошло восемнадцать лет, но расположение комнат осталось неизменным, да еще и поныне они представляют три больших покоя: приемную, туалетную и комнату, роскошно убранную лепной работой, позолотой и драгоценнейшими произведениями индийского и китайского искусства.
Стены приемной еще и поныне украшены портретами королей Франциска Лорренского, Иосифа, Леопольда и царствовавшего в то время императора, который был изображен ребенком возле матери, а в углу стояла довольно хорошо исполненная статуя Осторожности.
Спальня приходилась третьей в этом ряду комнат, а позади нее была только маленькая уборная.
Входная дверь в спальню приходилась как раз напротив уборной, в задней стене которой было вделано огромное зеркало в резной золоченой раме. Довольно темная, но в торжественном стиле мебель была обита зеленой шелковой материей, затканной желтыми цветами с золотистым оттенком. Эти фантастические цветы по какому-то странному совпадению напоминали пчел.
Вдоль стены тянулся диван. Кровать приходилась напротив камина, над которым висело второе зеркало.
На этом диване некогда сидел и Наполеон; на этой кровати спал и он; это зеркало отражало и черты победителя Ваграма и Аустерлица.
Да, это помещение само собой должно было постоянно вызывать Рейхштадта на раздумье. Однако за несколько минут до полуночи он встал и принялся тревожно шагать взад и вперед по комнате, и раза два вслух спросил сам себя:
– Да как же он придет?
По временам на лице его появлялась улыбка недоверия.