Могикане Парижа

Дюма-отец Александр

Голос и лицо императора приняли при этом выражение такой беспредельной родительской нежности, что я глубоко сожалею о том, что не могу передать ее вам, ваше высочество.

– Ты счастливее меня, Сарранти, – ты его увидишь, ты увидишь голову, на которую я посылаю все мои благословения, – продолжал он. – Это награда, которую я предоставляю тебе за твою преданность. Ты отдашь ему вот эти волосы и это письмо. Ты скажешь ему, что я поручил тебе обнять его, и в тот момент, когда к тебе прикоснутся его губы, ты можешь подумать: «Вот поцелуй, за который император отказался бы от своей славы,

узник – от последнего остатка жизни!»

Юноша и воин-фанатик опять горячо обнялись, оба горько рыдая.

Несколько минут оба молчали под влиянием порыва беспредельной любви к одному и тому же человеку. Сарранти опомнился первый и стал пристально рассматривать юношу.

Когда принц поднял голову, глаза преданного слуги сияли радостью, – он был доволен наружностью своего молодого повелителя. Он пожалел в душе, что с ним не было старого генерала Лебастарда де Премона, чтобы и тот мог полюбоваться им.

– Еще раз благодарю вас за все те скорбные радости, которые вы заставляете меня переживать, – сказал принц, пожимая ему руку. – Теперь скажите мне, что было с вами самим с тех пор, как вы расстались с моим отцом.

– Дело не во мне, монсеньер, – ответил Сарранти, – и с моей стороны было бы преступлением терять дорогие минуты на изложение моей истории.

– Мосье Сарранти, – сказал Рейхштадт мягким, но твердым голосом, от звука которого корсиканец вздрогнул, так он был похож на голос его прежнего повелителя, – минуты, которые вы так боитесь потерять, самые счастливые из всего до сих пор мною пережитого времени, а потому я прошу вас продлить их как можно дольше и ответить мне на все мои вопросы.

Сарранти покорно поклонился.

– Я читал в газетах, – продолжал принц, – что вы были скомпрометированы участием в заговоре, который составлялся с целью возвратить меня во Францию. С тех пор прошло уже лет семь. По некоторым со злым умыслом написанным брошюрам я узнал имена нескольких мучеников. Прошу вас, расскажите мне правдивую историю их борьбы, жизни и смерти. Не скрывайте от меня ничего! Мне кажется, что ум мой уже способен понять все, а сердце все перечувствовать. Так не смягчайте же горькую правду. Я уже давно мечтаю о такой беседе и давно готов ко всему.

Неутомимый заговорщик подробно рассказал ему о заговоре, вследствие которого он принужден был в 1820 году бежать из Франции, затем заговорил о Пенджабе, о дворе гениального Рунжет Сингха, о своей встрече с генералом Лебастардом де Премоном и о том, как он вестью о существовании сына утешил его горе, вызванное смертью отца. Наконец, он рассказал и о том, что с тех пор у них обоих одна мысль и одна цель, ради которой они приехали в Вену: возвести на престол Наполеона II.

Принц слушал его с восторгом, однако и не без тревоги.

– Теперь мы стоим лицом к лицу, – сказал Сарранти.

– Но скажите мне, какими средствами располагаете вы для осуществления вашего плана?

– Их два вида, ваше высочество: средства нравственные и средства физические. Наши физические средства заключаются в кредите из дома Акроштейна и Эскелеса в Вене, Гротиуса в Амстердаме, Баринга в Лондоне и Ротшильда в Париже, все это вместе составляет сумму, превышающую сорок миллионов. Кроме

того, на нашей стороне шесть полковников, ручающихся за преданность своих полков. Два их них войдут в состав парижского гарнизона с 15 февраля. На нашей же стороне и все генералы империи. Что касается средств политических, то в Польше, Германии и Италии скоро вспыхнут страшные возмущения. Нечто подобное должно произойти и во Франции, и тогда…

– Но Франция… Франция? – спросил принц, чтобы заставить Сарранти возвратиться к точке, на которой были сосредоточены его собственные взоры.

– Следили ли вы, ваше высочество, за направлением умов?

– Как мог бы я это сделать, если между мною и правдой постоянно держат темную завесу? До меня доносятся только какие-то проблески да неясные слухи.

– О, в таком случае понятно, что вашему высочеству неизвестно, до чего нам благоприятствует настоящее время. Революция неизбежна, и если она вспыхнет не во имя ваше, то во имя другого человека, принца Орлеанского, или во имя идеи, т. е. республики.

– Значит, Франция недовольна?

– Она больше чем недовольна, она унижена.

– А между тем все-таки молчит и сгибается?

– Да, но как сталь. Франция не простит Бурбонам вторжения 1814 года и оккупации 1815 года. Последние запалы Ватерлоо еще не сожжены, и французы ждут только случая, предлога, чтобы взяться за оружие. Правительство же точно о том только хлопочет, чтобы дать им этих случаев как можно больше: то своими законами о старшинстве, то угнетением печати, то законами о жюри. Следовательно, потребность возмущения привяжется к первому попавшемуся предлогу, а мы, имея опору в вашем имени, дадим ему и смысл, и направление.

– Но чем вы мне докажете, что во Франции действительно расположены в мою пользу? – спросил Рейхштадт.

– Чем докажу, ваше высочество? О, не будьте же неблагодарны в отношении этой матери, которая боготворит вас! Доказательство?! А непрерывные заговоры, начиная с 1815 года? А голова Дидье, павшая в Гренобле! А головы Толлерона, Пленьи и Ларбонно, отрубленные в Париже, а головы четырех рошельских сержантов, скатившиеся в Греве, Каррон, расстрелянный в Страсбурге, Тан, вскрывший себе вены в тюрьме, Демонкур, бежавший на берега Рейна, Каррель, переправившийся через Бидассоа, Манури, нашедший убежище в Швейцарии, Пти-Жан и Бом, спасшиеся в Америке… Наконец, разве вам неизвестна эта страшная ассоциация, которая зародилась в Германии под названием «иллюминизма», перешла в Италию под именем «карбонаризма» и таится теперь и в Париже под названием «угольщиков».

– Я постараюсь доказать вам, что знаю все это, – сказал принц, – знаю, может быть, смутно, но настолько, насколько мог узнать. Да, я знаю имена всех этих мучеников, но разве все они умирали за меня? Разве некоторые из них агитировали не в пользу герцога Орлеанского? Например, Дидье. Другие же, такие как Демонкур и Каррель, погибли за республику.

У Сарранти вырвалось невольное движение.

Принц подошел к своей библиотеке, достал с потайной, скрытой за другими полки несколько книг и брошюр и вернулся с ними на свое место. Усевшись, он выбрал из них один небольшой том и передал его Сарранти.